Держава (том первый)

Когда Архип Александрович, в возке на литых шинах, привёз господ на Садовую к Комендантской гауптвахте, там уже стояло несколько экипажей.

Узрев генерал–адьютанта, приехавшие проведать друзей офицеры, мигом испарились.

Стоявший у окна Аким, увидев свою матушку, сделал кислое лицо.

«Ну вот… И на гауптвахте от неё не скроешься. И отец хорош. Ну чего он её сюда привёз… Все теперь подумают, что я настоящий маменькин сынок».

«Как страдает, бедненький… Лицо какое несчастное…», — разглядывала сына Ирина Аркадьевна, доставая из возка поклажу и протягивая её мужу.

— Мне не положено корзины носить, — стал отказываться тот.

— Нет, я понесу, — отрезала Ирина Аркадьевна.

«Не надо всё жёнам говорить», — слишком поздно понял свою оплошность Максим Акимович.

Зато после гауптвахты Аким обрёл неожиданную радость: получил письмо от Натали. Прочитав, узнал, что в первых числах ноября они приедут в Петербург.

____________________________________________

В выходной, с иголочки одетый Рубанов вышел из ворот казармы, дома ночевать не захотел, и огляделся, отыскивая взглядом извозчика.

Увидев офицера, к нему тут же подкатили два лихача.

— Ваш сиясь, — хором произнесли они, кося друг на друга злыми глазами.

«Видно, успели уже цапнуться либо на водопойке, либо сейчас из–за меня», — хмыкнул Аким, слушая возчиков, вразнобой уже оравших:

— Прокачу с высшим шиком, — бил себя в грудь один.

— Домчу с наивысшей скоростью, — доказывал другой.

Подумав, выбрал «высший шик».

У подьезда Бутенёвых, мешая пройти, расположился точильщик ножей со своим станком.

Глянув на подъехавшего офицера бодро загундел:

— Точу-у ножи-и, ножницы-ы…

— Алебарды, мечи, топоры, сабли-и, — проходя мимо, и наливаясь какой–то детской радостью, удивил точильщика Аким.

«То–то в щенячьем возрасте счастье было, — вспомнил, поднимаясь по лестнице, — запоздав, в темноте по саду добежишь домой, и радуешься, что тебя не съели…», — нажал кнопку звонка, и постарался убрать глупую, счасливую улыбку.

Дверь открыла сама Натали.

— Аки–и–м, — радостно воскликнула она, и хотела взять за руку, но сдержалась.

С трудом напущенная на лицо лёгкая меланхолия без следа испарилась, когда увидел невысокую стройную девушку с жёлтыми глазами.

— Натали-и, — рот расплылся в блаженной улыбке.

«Будто халву увидел», — попробовал осудить себя Рубанов, а душа его дрогнула от предчувствия счастья.

Он поймал её взгляд и уловил какую–то новую, неизвестную нежность.

Войдя, склонился и поцеловал ставшую почему–то безвольной, руку.

«Ну вот, — подумал он, — по–моему, не успел добежать по тёмному саду домой», — чуть дольше задержал её руку у губ.

— Какой ты стал.., — освободив руку, отступила на шаг.

— Какой? — нахмурил брови, стараясь выглядеть серьёзным.

Но Натали, застенчиво улыбнувшись, не успела сказать, а может — не захотела, оглянувшись на подошедшего к ним отца.

— Какие-е гости, — расставив руки, шёл он к Акиму.

Осунувшийся и ещё больше похудевший, он упорно старался выглядеть военным. В том, как сидел на нём мундир без погон, в его стройной осанке, сразу виделся бывший строевой офицер.

— Вас орденом Андрея Первозванного за подтянутый вид надлежит высочайше наградить, — польстил отставному капитану.

— Ну, вы скажете, — радуясь то ли встрече, то ли комплименту, произнёс Бутенёв, обнимая гостя. — Милости просим, — жестом пригласил в комнаты, рассмеявшись благодушным, душевным смехом.

Акима провели в тепло натопленную просторную комнату и усадили на диван.

Через минуту он быстро поднялся поздороваться с вошедшей матерью Натали.

— Сейчас за стол сядем, — ласково поцеловала она молодого офицера в лоб.

Не успел Аким удобно расположиться на диване, как после продолжительного звонка, в комнату ввалился сам подполковник Кусков. Левую руку он держал за спиной, а в правую вцепилась довольная жизнью Зинаида Александровна.

— А почему один, где же остальные, — затараторила она, не отпуская руку любимого.

— Зина-а, — вырвался он и уселся рядом с Акимом.

Рубанов уже привык к своему статусу гвардейского офицера, и не вскакивал чёртиком перед старшим по чину.

— Наслышан, наслышан, — доброжелательно хохотнул Кусков. — Весь Петербург говорит, — вогнал Акима в краску.

Тот умоляюще хотел поднять руки, догадавшись, о чём наслышан Кусков, но не успел.

— Десять суток гауптвахты от самого великого князя Владимира Александровича… Вот она, слава, — ободряюще похлопал Рубанова по плечу.

— Деся–я–ть суто–о–к! — произнёс Бутенёв таким тоном, словно командующий Петербургским округом наградил Акима орденом Андрея Первозванного, и вновь засмеялся необидным своим, благодушным смехом. — Это следует здорово отличиться… Вот у нас в полку был случай… — рассказал короткую поучительную историю, где офицеру впаяли пятнадцать.

— Этим–то офицером он и был, — рассмеялась его супруга. — Когда чёрт стареет — то становится монахом, — вспомнив о чём–то своём, пережитом, произнесла она.

Вкусный, простой обед прошёл весело и незаметно. Освоившийся уже Аким с юмором рассказал о происшествии с великим князем.

Никто его не осудил.

— На службе всяко бывает, — пришёл к выводу Кусков.

— И чем больше этого «всякого», тем приятнее потом вспоминается служба, — подытожил Бутенёв.

После обеда Натали стала всех звать посетить выставку Передвижников.

— Там выставлен портрет Льва Николаевича Толстого. Я в газете читала. Помните, тётушка, мы в Москве видели писателя после отлучения… Интересно, как его Репин изобразил.

Но, сытно отобедав, никто любоваться на портрет Толстого не пожелал. Кроме Рубанова, конечно. С Натали он готов был ехать хоть на Сахалин, и глазеть на картину Репина «Арест пропагандиста».

Пошептавшись, старшие Бутенёвы отпустили молодёжь без сопровождения, хотя перед уходом Вера Алексеевна, на всякий случай, троекратно перекрестила дочь.