Держава (том первый)
Шрифт:
— Вас проводить до дома или сами доберётесь? — добродушно поинтересовался городовой.
Но и дома он не мог остаться один и поразмышлять. Огромная толпа посетителей уже ожидала его и устроила триумф прибывшему писателю.
Гостиная была завалена цветами.
«Будто покойник в доме», — вздрогнул Лев Николаевич, раскланиваясь с гостями.
Софья Андреевна весь следующий день просидела за письменным столом, сочиняя ответ синоду.
Письмо жены писателя вызвало огромный резонанс в России и за рубежом.
«Никакая рукопись Льва Николаевича не имела такого быстрого и обширного распространения, как это моё
Митрополит Антоний, видя такой общественный отклик, написал ей ответ, где попытался объяснить положение вещей.
«Не то жестоко, что сделал Синод, объявив об отпадении от Церкви Вашего мужа, а жестоко то, что сам он с собой сделал, отрекшись от веры в Иисуса Христа…»
Лев Николаевич принципиально не стал читать письмо митрополита, зато с увлечением прочёл басню «О семи голубях», посвящённую семи иерархам церкви, подписавшим документ.
«Так им.., — злорадствовал он, — будут знать на кого замахнулись, — заучивал слова из другой басни, под названием «Осёл и лев». — Есть, оказывается, и кроме меня таланты… Как красиво сочинили: «В одной стране, где правили ослы, лев завелся…». — Просто чудесная басня, непременно следует заучить».
Рана Боголепова оказалась тяжёлой и болезненной. Он метался на постели и то стонал, то скрипел зубами от невыносимой боли.
«За что, за что?.. Я ведь ничего плохого не сделал ему, — тяжело дышал больной и чувствовал, что силы покидают его. — Я умираю… Господи! Как страшно! — Временами он терял сознание. Боль в эти минуты отпускала, и лицо становилось безмятежным и спокойным.
Жена, сдерживая рыдания, вытирала мокрым от слёз платком влажный лоб умирающего супруга, и выходила в соседнюю комнату, выслушивать ничего не значащие соболезнования и ненужные уже советы врачей.
Беседовал с ней и Николай Второй, приехавший навестить раненого министра и выразить свою печаль жене. Хотя газеты и печатали бюллетени об удовлетворительном состоянии его здоровья, император понял, что тот умирает….
Неожиданно вспомнил, как двенадцатилетним мальчиком стоял у кровоточащего тела своего деда.., и слёзы потекли по его щекам…
«Мне нельзя!.. Мне нельзя показывать слабость, — с трудом взял себя в руки. — Никто, кроме Алекс, не должен видеть моих слёз», — вытерев глаза, вышел из комнаты, сурово оглядев присутствующих.
«Какой–то бесчувственный», — шептались за его спиной пришедшие навестить Боголепова профессора и приват–доценты Санкт—Петербургского университета.
Профессор Рубанов свои соболезнования жене министра не принёс.
«Рутинёр, реакционер и бездушный деятель, только вредивший народному просвещению», — думал он о Боголепове и готовил статью в газету.
Генерал–адъютант Рубанов и министр внутренних дел Сипягин пришли навестить больного.
Последние дни его жизни прошли в страшных страданиях. Он кричал от невыносимой боли, временами впадая в забытье…
2 марта 1901 года, не приходя в сознание, Николай Павлович Боголепов скончался.
Через полторы недели, в Петербургском окружном суде, состоялся процесс по делу Карповича.
Неожиданностью для России явилось то, что его дело слушалось не в военном суде или особом присутствии Сената, а в Судебной палате с участием сословных представителей, и судили не
за государственное, а уголовное преступление, за которое смертная казнь отменена.— Не доведёт нас подобная мягкотелость до добра, — делился с Сипягиным своим мнением Рубанов–старший.
— Студенты бастуют в поддержку этого убийцы, — поддерживал его Сипягин.
— Жаль, что они не видели, как он умирал, — вздыхал Максим Акимович. — Государство должно поддерживать порядок среди своих граждан… И это в вашей власти, Дмитрий Сергеевич.
— Твой брат думает иначе, — глядя куда–то вдаль, ответил Сипягин.
— И не только он, а большинство его коллег… Да чёрт с ними, шпаками. Но вот военный министр Куропаткин.., — покачал головой Рубанов. — Лично пришёл проводить питерских студентов, отданных в солдаты… Демократ тоже мне… Произнёс ободряющую напутственную речь. Пожимая каждому руку, дал слово офицера, что, покуда он министр, Карпович не предстанет перед военным судом… А выразить соболезнование жене убитого, как–то не удосужился. Тогда и крестьянским парням руки пожимай… К чему этот либерализм приведёт, как думаешь, Дмитрий Сергеевич?
— Говорю же тебе, Рубанов, иди служить в наше министерство… А Карпович от последнего слова отказался, и приговорён к «лишению всех прав состояния и ссылке в каторжные работы на 20 лет». Сейчас в Шлиссельбургской крепости находится.
— Да-а! Мы в фортеции живём, хлеб едим и воду пьём… А человека–то нет…
____________________________________________
Через день Максим Акимович, проезжая в своём экипаже по Невскому, был остановлен буйствующей толпой студентов.
— Бе–е–ей царского сатрапа-а, — заходился криком прыщавый юнец, размахивая студенческой фуражкой в сторону Рубанова. — Опри–и–ичник, — вопил студентик, но желающих бить заслуженного пожилого генерала не находилось.
К студентам постепенно прибивались какие–то подозрительные личности. Толпа разрасталась на глазах, и что удивило Максима Акимовича, так это десятки курсисток, сновавшие среди студентов и на что–то подбивавшие их.
«Ну, явно не на любовь», — хохотнул Рубанов.
Всерьёз собравшихся он не воспринимал.
— Свобо–о–ду Карповичу-у, — завизжала неподалёку от него стройная девица, и неловко размахнувшись, бросила в генерала камень.
Пролетев около головы Рубанова, небольшой осколок булыжника, на излёте, ударился о круп лошади. Этого хватило, чтоб испугать её. Кобыла фыркнула, взбрыкнула задними ногами и рванула вперёд. Нервно вздрагивающий коренник с места взял в карьер, и тройка врезалась в толпу.
Не ожидавший такой подлости Ванятка, не успел натянуть вожжи и на время потерял управление экипажем. К тому же в коренника, радостно заулюлюкав, кто–то попал пустой водочной бутылкой, отчего он совсем обезумел.
Топча и раскидывая людей, тройка прокладывала себе дорогу сквозь толпу. Испуганные девицы и студенты с криком шарахались в стороны.
Через десяток саженей толпа поредела и экипаж стал удаляться, оставляя за собой озлобленных людей, поднимающихся с мостовой, и отряхивающих одежду. Некоторые, хромая и держась за ушибленные места, отправились восвояси.
Взяв управление тройкой в свои мощные руки, Ванятка осадил лошадей и те, успокоившись, пошли шагом, нервно встряхивая головой и фыркая.