Держава (том второй)

Дабы подчеркнуть своё несочувствие, и даже брезгливость репрессивным мерам, особым указом от 22 сентября, отделил от себя всякую полицейскую работу, возложив её на командира Отдельного корпуса жандармов Рыдзевского, коего Николай и планировал поставить на место Плеве, да не решился огорчить мама.

____________________________________________

В тот же самый день, когда министр внутренних дел, принимая чиновников своего ведомства, произносил перед ними и приглашёнными репортёрами, слова о «доверии», Куропаткин, перекрестясь, как отметил в своём дневнике, подписал диспозицию для перехода в наступление.

19 сентября вышел приказ по армии: «Настало желанное и давно ожидаемое время идти вперёд навстречу врагу», говорилось в нём.

Алексей Николаевич хотя и поздно, но понял, что армия вдохновлялась идеей наступления, но гнал от себя мысли, что его тактика постоянного отхода для «накопления» сил, разлагала моральный дух армии, делая её небоеспособной.

Особенно убедило его в этом отступление от Ляояна и молчаливый протест в ответ на его приветствие известного в Маньчжурской армии 11-го стрелкового полка.

Он воочию увидел, что воодушевление армии сведено на нет, и вместо него преобладает раздражение и безразличие.

Поэтому, безо всякого давления со стороны Алексеева, Куропаткин принял решение о наступлении.

К тому же он знал, что главнокомандующий подал ходатайство об отзыве с занимаемого им поста, и Высочайший указ, как донесли доброжелатели из Петербурга, уже подписан.

Полковник Яблочкин, вызвав офицеров, зачитал копию приказа за подписью Куропаткина.

Оглядев после совещания листок с подписью «Кур», офицеры решили обмыть долгожданное событие ханшином — молебен и святая вода, это потом.

Расположившись на высохшем гаоляне в палатке субалтерн–офицеров, Зозулевский толкал пространную речь.

— Господа, хотя Яблочкин и велел демонтировать ханшинную палатку, потому что очень часто традиционный восточный танец дракона стали исполнять не родственники торговца, а нижние чины полка, выдавая во время танца военную тайну… Однако, высшее начальство приказало нанять китайских проводников и возчиков для перевозки имущества, убив этим сразу двух китайских зайцев…

— Скорее — бурундуков, — поправил начальство педант-Зерендорф.

— Пусть будет так, — не стал спорить капитан.

— И что это за заячьи бурундуки? — поинтересовался, разливая по стаканам не ядовитый ханшин, а благородное вино, Рубанов.

— Элементарные, друг мой, элементарные. Во–первых, нижние чины всё также весело отплясывают народный китайский танец, посылая во время оного, в гаолян, генерал–адьютанта Куропаткина и его запоздавшее наступление… Ханшин, для развязывания языков, продают возчики и проводники. Коли армия нанимает китайцев и скупает у них лошадей, повозки, зерно и сено… А тыловики в Мукдене заказывают китайским шорникам сотни вьючных сёдел… Китайские кули начинают понимать, что всё это неспроста и готовится наступление… О чём, думаю, уже донесли маршалу Ояме.

— Это так. К тому же скоро, согласно русской традиции, дивизии начнёт объезжать главный полевой священник армии и служить напутственные молебны, — поддержал капитана Рубанов. — Не удивлюсь, ежели на железнодорожном вокзале Мукдена вывесят плакат с датой наступления, — вновь наполнил стаканы.

— А может, такими шумными сборами в поход, мы хотим напугать врага, чтоб он без боя отступил в Японию, — хохотнул Зерендорф.

— Скорее, снова отступим мы, — выпил вино Зозулевский. Сейчас нет того настроя, что был под Ляояном… Наше прошлое отступление совершенно не вызывалось обстановкой. Маньчжурская армия, прочно отстоявшая в двухдневных боях свои позиции на всём фронте, по команде командующего отступила потому, что полторы дивизии врага создали угрозу тылу. А тыл для Куропаткина — святое место. Вот Куроки и лупит его, по этому самому месту.

Прождав два дня и не дождавшись наступления, поручики отпросились у Яблочкина в Мукден, доложив об этом капитану Зозулевскому.

— Вина–то больше нет, к тому же брату финансовый долг следует вернуть перед боем.

— Чем угодно занимаетесь, лишь не боевой подготовкой своих взводов, — разволновался начальник, уходя подготавливать роту.

— Чего бесится? — удивился Зерендорф. — Я вот спокоен как лист лотоса у подножия…

— Да знаю, знаю. У подножия палатки Тимофея Исидоровича… Пошли лучше наймём проводника и арбу с возчиком.

— Можно и двух лошадок у какого–нибудь китайца на день арендовать, — внёс предложение Зерендорф.

Оседлав низкорослых лошадок, солидно и не спеша тронулись в путь, держась шагов на двадцать позади проводника.

За ними скрипела колёсами арба с двумя запряжёнными мулами, управляемая пожилым китайцем.

Проводник немного владел русским языком и быстро, примерно через полчаса, усвоил, что прежде офицеры хотят посетить «императорские могилы».

Подъехав к высокой стене с воротами, слезли с лошадей и, оставив их под присмотром возчика–китайца, прошли по аллее с пышными деревьями, до второй стены.

Проводник, коротко перемолвившись со стражником, провёл русских в обширный, вымощенный каменными плитами внутренний двор, в центре которого возвышался Храм.

По краям широкой дороги к Храму стояли колоссальные фигуры животных: верблюдов, мулов, лошадей и даже слонов.

— Это же надо, кому они памятники ставят, — остолбенел Зерендорф, заметив, как проводник склонил голову перед входом.

Тоже поклонившись, офицеры вошли в святая святых восточного вероисповедания, наткнувшись на гигантских размеров черепаху.

От проводника узнали, что это особо чтимая китайцами статуя… Олицетворявшая чего–то неведомое им. Что именно — не поняли. Не всё восточное доступно западному человеку. Для Акима она являлась обыкновенным скульптурным изображением черепахи, безо всяких оккультных явлений… Но Зерендорф, глядя на неё, побледнел и сник…

Обойдя храм, вышли в противоположную от главного входа дверь, оказавшись у высокого холма с вековым дубом на вершине.

Китаец упал на колени и несколько раз поклонился.

— Могила Нурхаци, — поднявшись, объяснил русским, помогая словам жестами.

Поручики поняли, что этот император является родоначальником ныне правящей в Китае династии.

Рядом с Храмом находилось ещё несколько кумирен и могил императоров.

— Императорские могилы — любимое место утренних прогулок наместника Алексеева, — чётко, лишь с незаметным акцентом, произнёс китаец, поклонившись останкам императоров, и следом — нам.

— Тоже, что ли, в Мукдене закопают? — пошутил Зерендорф, и суеверно прикрыл себе рот.