Дети Ченковой

Анча Фиалова спускалась в деревню по руне. Руна — это такая насыпь из камней между виноградниками. Руны длинные и летом зарастают малиной, но сейчас вся малина под снегом.

Эй, эй! Конечно, это Анча Фиалова. Я сразу узнал ее по голосу.

Со стороны Врбинки послышалось пение. Я подумал, что, должно быть, поет Мишко Штефанец. Как знать, может, еще водятся у него этакие голуби зобастые — дутыши? Они обязательно у него быть должны: ведь Мишко Штефанец голубей не убивает и не продает. А не зайти ли к нему погреться?

Вот я и пошел.

Мишко — высокий, тощий старик. Зимой и летом он носит короткую кожаную куртку и кожаную фуражку. Взрослые к нему не ходят, а порой и смеются над ним. Детям говорят, что нужно уважать всякого человека, а сами друг дружку высмеивают. Кто его знает, может, они голубям Мишко завидуют?

Я остановился у деревянной калитки.

Мишко стоял на лесенке, доставал из кармана зерно и давал клевать его голубям прямо с руки.

— Мишко, можно к тебе зайти поглядеть?

— Что? — И старик обернулся ко мне.

— Мне на голубей поглядеть охота.

— На голубей? Много таких найдется! Вдруг голубь какой-нибудь пропадет, а я ищи его потом.

— Почему же он пропадет?

— Таких, как ты, я уж не один десяток видывал!

— Мишко, а я у тебя еще ни одного голубя не взял. Если хочешь, я тебе помогу голубятню почистить.

— Голубятню? И другие чистили, да только почти всякий раз после того у меня голуби пропадали.

— А какие? Какой голубь у тебя пропал?

— Какой? Как же я тебе покажу, раз его у меня нет? Если бы голубки не несли яиц, у меня бы все голуби перевелись.

— Голубки и сейчас несутся?

— Много будешь знать — скоро состаришься!

— Мишко, у тебя был такой белый-белый, он еще пропал у тебя осенью…

— Правда, пропал такой. И осенью, и зимой мои голуби пропадали… Гу-у, — загукал он, и все голуби слетелись к нему с крыши.

— Мишко, да ты с голубями умеешь разговаривать!

— Что?

Он взял в ладони голубя, который сел ему на плечо, и посадил птицу в голубятню.

— Попробуй скажи им что-нибудь, — принялся я его упрашивать.

— Голубям сказать? С голубями разговаривать не след, их понимать надо. А что озорник, как ты, понимает? Приходит такой сорванец с рогаткой, натянет резинку — и птица лежит у моего порога. Я несу ее в сад — закопать, а другой головорез просит продать мне птицу для супа. Годится ли голубя в суп класть? В суп хороша и ворона. Ты уже ел ворону?

— Нет, не ел.

— Сама ворона не больно-то хороша, а суп — это да! Я как-то варил-варил ворону, а она все жесткая, словно чурка буковая.

— Правда?

— Правда.

— Мишко, можно к тебе погреться?

— Иди!

Мишко слез с лесенки и отпер калитку.

У МИШКО ШТЕФАНЦА

Мы уже были в доме, а Мишко все рассказывал и рассказывал о своих голубях. Он сказал, что жил у него как-то один дикий голубь. Спал он в крайнем гнезде голубятни, в которое течет вода с крыши. Конечно, это весной было, когда то и дело дождик идет. Как раз в такое время голубь и прилетел, а домашние ему покоя не давали. Дикий и месяца не выдержал.

— Какой же он был?

— Клинтух.

— Клинтух?

— Да. Есть еще один дикий голубь, который называют вяхирем.

— И такой у вас тоже был?

— Нет, такого не было.

— Какой вяхирь с виду?

— Вяхирь? Вяхирь побольше.

— Побольше всех других голубей?

— Зачем всех? Побольше клинтуха вяхирь. Глаза у него желтые. Глядит, глядит, а как человека заметит, сразу и улетает.

— Почему же он улетает?

— Боится.

— И тебя он боится?

— Да.

— Я видел дикого голубя, не знаю только, как он называется.

— Клинтух, — сказал Мишко.

— Может, это был вяхирь?

— Нет.

— Мог быть.

— Нет, не мог.

— Почему?

— У вяхиря глаза желтые.

— А может, и у этого были желтые?

— Нет.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю. Вяхирь — птица умная. Он смотрит на человека с сосны, а сам не показывается.

— Прятаться хорошо умеет?

— Да.

— А ты его сам видел?

— На сосне видел.

— Что, он семена клевал?

— Да, на сосне семена из шишки выклевывал.

— Из шишки?

— Вот-вот. Я осторожно подкрался и говорю ему: гру, гру-у. А он мне в ответ тоже: гру, гру, гру-у-у-у.

— Так и ответил?

— Да, так. — Мишко посмотрел в окно и увидал, что уже наступили сумерки. — Пора бы тебе и домой, — сказал он.

— Мне еще не надо.

— Надо.

— А что мне дома-то делать?

— Не пойдешь, так тебя дома забранят.

— Не забранят.

— Ты чей?

— Я? — Мне не хотелось называть свою фамилию.

— Зовут-то тебя как?

— Винцо.

— Значит, ты именинник сегодня?

— Ага.

— А почему же ты из дому ушел?

— Там нет никого, — соврал я.

— И мамы?

— Нет.

— А отец где?

— Отец на работе.

— Но вечером-то он вернется?

— Нет, не вернется.

— Когда же он вернется?

— Завтра только.

— А мама?

— Мама в Братиславе.

— И тебя одного оставили?

— Ну да.

— Сегодня оркестр в честь Винцентов будет играть, — сказал старик.

— Я знаю.

— И в твою честь. В твою честь разве не сыграют?

— Сыграют.

— А может, музыканты у вас уже были? Дома никого нет, они взяли да и ушли дальше… Тебе лапши хочется?

— Какой лапши?

— С маком.

— Ты сам стряпаешь?

— Сам.

— И лапшу сам умеешь делать?

— Гляди!

Он подвинул ко мне миску, стоящую на столе. Лапша оказалась толстая, грубая, но маку в ней было много.