Дети Гамельна

Вот так, позарились на коняшек да и попали, как кур в ощип. Степь, она только в песнях гладкая да привольная. На деле в ней хватает оврагов, болотец и болотищ, холмов и курганов да рощиц разных вперемешку с кустарником. Если кони устали, а на плечах висит погоня – легко заскочить в такое местечко, откуда потом только ползком и выберешься. Или вынесут.

Казаки и заскочили. Теперь пойти на прорыв конной лавой, пусть и малою – было никак не возможно - кони ноги переломают. Оставалось принять бой пешими и сложить головы. Кураж и боевая сноровка – дело великое и чудеса творит, но не когда на одного казака по десятку татар.

– А если?
– горячился Астай, из адыгов который, что прибился к куреню два лета тому назад. – Нэ для того мы их рэзали, чтоб сгореть! Сабли есть, пистолеты есть, ружья есть! Рванем, да?! Кто успел – джигит, кто нэт – мертвый джигит.

– Нет, - отрезал Старый.
– Ждем. Пока ветра нет, татарва не рискнет, а там, если промысел Божий на то будет, и дождь пойдет.… А за дождем – туман, а за туманом…

– Бабы с сиськами! И горилки таз! – засмеялся в голос кто-то из молодых.

Старый тоже ухмыльнулся в усы. Пока про баб помнят – живые.

– Эй, шайтанье отродье, не стреляй! – заорал дюжий татарин в потрепанном малахае, вздернутом на затылок. – Разговор есть!
– и, видно, нисколько не боясь засевших в невеликом болотце казаков, огрел игреневего коника нагайкой, ускоряя его рысь.

– Поговорим? – задумчиво качнул тяжелый пистоль куренной. – Или того? – И, решившись, положил его на кочку. – Ежели что, Антоха Бобер старшой, за ним Василь, а там, как Бог положит.

Не торопясь, раздвинул острые стебли пошел навстречу татарину, спрыгнувшему с коня и машущему обеими руками, что мол, неоружный, как положено. Вражина был низкий, кривоногий, но кряжистый, с маленькими умными глазками, сверкающими как острие бебута.

– Ну и чего морда твоя басурманская хочет?
– тяжелый взгляд Старого поймал глаза врага и после недолгой безмолвной борьбы переборол, словно переломив об колено сухую ветку чужой воли. Басурманин чуть побледнел и даже отступил на четверть шага. Но он был хорошим воином и справился с мгновенной слабостью.

– Да вот, безродные кяфиры, к вам разговор есть, - стряхнул оцепенение татарин и продолжил. Он говорил почти без акцента, как природный русак.– Нас две сотни здесь, и еще две подойдут к вечеру. А вас сколько? Десятка два?

– Четырнадцать, – усмехнулся Старый, оценив ответ.
– Что, от страха глаза велики? И не бреши про две сотни. Считать с детства приучены. Без малого сотня. Зачем врешь-то?

– Шайтан попутал, – ощерился переговорщик, разводя руками. – Ну, сколько есть, все наши. А твои все тут и останутся. Как бы глаза ни отводили. И ты это знаешь.

Татарин умолк, внимательно глядя в лицо Старому.

– Положим, знаю, - неспешно протянул тот, как бы приглашая продолжить интересные речи.

– Но всякое случается, - негромко проговорил басурманин. – Можно все правильно решить. Чтобы всем хорошо стало. И вам, и нам. И Христу, и Аллаху, и…

– В чем вопрос? – отрывисто спросил Старый, смиряя биение сердца, почуявшего надежду.

– Птица летит по небу. Это закон неба, - неспешно, со значением произнес татарин. – Рыба плавает в воде. Это закон реки. Так должно быть.

– Короче говори, по делу.

– А я и говорю. Всему свое место. А вот что делают полсотни крылатых гусар в Диком Поле? – татарин прищурился, от чего его и без того узкие глаза превратились в две черные черточки. – Им тут совсем не место, как думаешь? Крылачи хороши в коронных землях, где для их зверей, по злой шутке Иблиса обозванных конями, есть прокорм. Да и не пойдет полурота в Дикое Поле. Нечего им тут делать.

– Поклажа, небось, еще есть при них? – спросил Старый, напряженно хмурясь.

– Поклажа есть, - подтвердил переговорщик и неуловимо изменился, словно сбросил незримую маску шута-затейника. – А еще среди них несколько разряженных, как петухи, фрягов. Так что в кошелях там точно не медяки.

– Тогда позволь и вопрос к тебе, морда басурманская.

– Повторяешься, шакал!

– Да и ты тоже.

Два воина, низенький и высокий, громко засмеялись, с некоторым даже облегчением, будто почувствовав, как отошла чуть в сторонку смертная тень, которая почти уж накрыла обоих. Показалось даже, что не вожаки двух стай сошлись в готовности друг другу глотки рвать до последнего, а два приятеля давешних встретились на пирушке, да времена былые вспоминают. Оба были достаточно умны и опытны, чтобы понять друг друга с полунамека.

– Ну, так?
– подбоченился казак. – Время идет, а кони у ляхов быстрые. Что такого может быть в нас, чтобы не только в живых оставить, но и взять в долю…

– А ты, как будто, настолько глуп, что не понял?

Старый не ответил. Лишь улыбнулся, будто кот, обожравшийся ворованной сметаны.

– Такие дела, хлопцы, – Старый задумчиво потянул горький дымок «носогрейки». – Татарин предлагает здобыч пополам делить.

В стороне тихо переговаривались татары на своем языке, что-то тихо лязгало и вжикало – кажется, саблю точили. Кто-то тихонько пел, и грустный напев струился над пряными степными травами, приглашая ко сну. Но казаки не спали, были дела поважнее.

– Пополам? – недоверчиво переспросил Антоха Бобер, ероша волосы, и так светлые от природы, да еще и выгоревшие добела под беспощадным степным солнцем. – Не бывает так. Нас четырнадцать, их без малого сотня. Не бывает такого.

– А за такой хороший расклад тебя благодарить надо, козаче, - вдруг усмехнулся в сивые усы Старый. – Это они про тебя прознали.

– Бесовы дети, - мрачно буркнул Бобер, чуть изменившись в лице. – И откуда только?..

– То ж татарва, - заметил Старый, пуская струйку дыма в ночное небо с огромными звездами – как будто в небесный свод повколачивали гвозди с серебряными шляпками.
– Басурманы шибко много чего знают. И кто я такой, и что за курва под атаманом нашим по ночам лежит. Еще они знают, что непростые люди фряги эти. Простые через степь не пойдут, дурных нема. А с непростыми кто ж лучше тебя управиться сможет, а?

– Тоже верно… - Снова почесал затылок казак. – А здобыч какой, что с той половины выйдет?

– Эвона ты как, еще исподнее не снял, а уже корешком примеряешься, – засмеялся Старый. – Хороший. На всех хватит. Да и внукам перепасть может…

* * *

Барон печалился.

Говорят, что нет жизни страшнее, чем в далекой заморской стране, что лежит под рукой Испанского короля. Там, дескать, жуки размером с крысу, муравьи могут обглодать быка, змеи отправляют на тот свет одним укусом, а сырость такая, что одежда истлевает прямо на теле. И вместе с телом.

Может быть. Кто знает...

Но если там и в самом деле так ужасно, то здесь наверняка лишь самую малость получше. Ни один добропорядочный человек не будет жить в этих местах! Голая, как тонзура монаха, степь. Днем солнце прокаливает все, как на хорошей сковородке, а ночью без теплого одеяла можно замерзнуть насмерть. Пыль и сухая трава, от которой все тело зудит так, что нет покоя даже ночью. Еда, от которой выворачивает наизнанку, и пойло, которое могут хлебать лишь свиньи.

Но хуже всего - люди! Если эти создания можно именовать людьми. Мерзкие и наглые порождения крыс и тараканов! Даже те, кого отрядили в конвой, тщательно отобрав наиболее пристойных, были схожи более с обезьянами. Обезьяны с замашками бандитов и карманников, хоть и искренне считали себя благородными. Грязные польские свиньи, не знакомые с куртуазностью… И как же ошибается Ватикан, считая вчерашних голозадых язычников ровней истинным католикам!