Дети Гамельна

Столяр трудился, как проклятый (да наверняка и был таковым!). Работа захлестнула с головой, оставив где-то за спиной все остальное. Мастер забыл про все, пока, наконец, не очнулся от морока самым прозаическим образом. Нож, снимающий тонкую стружку, зацепился за невидимый сучок и с хищным восторгом впился в подушечку пальца. Отточенное лезвие пробило броню заскорузлых мозолей едва ли не до кости. Кровь хлынула так, словно мастер отрубил себе руку или перехватил ярёмную вену, темно-красный поток обильно оросил заготовку.

Бертоне встряхнулся, будто проснувшись от долгого хмельного сна. Столяр не на шутку испугался - вдруг повредил какую важную жилу и сейчас истечет кровью? Нет, повезло. Нашлась чистая тряпица, а к ней кусок свежей смолы, чтобы залепить порез...

Только завязав последний узел на повязке, «Папа» вновь взглянул на результат работы и невольно вздрогнул, чувствуя, как волосы шевелятся на седой макушке. В мечтах столяр творил нечто прекрасное, возвышенное. Сейчас же перед ним лежал грубый деревянный истукан, повторяющий в общих чертах людскую фигуру, но раза в полтора больше. И, что удивительно, на желтоватой поверхности не оказалось ни одной красной капли. Хотя «Папа» мог бы поклясться, что кровь из порезанного пальца хлестала прямо на грубо обработанную морду истукана. Огромной деревянной куклы. Bambola di legno…

Карло провел ладонью по горячему, вспотевшему лицу, пытаясь сообразить, что за сумасшествие овладело им? Кому нужна кривая деревянная статуя, когда в нынешние скудные времена даже за резную мебель не выручить и бланки.

В руку, словно сама собой, ткнулась кружка. Пальцы ощутили призывное тепло позеленевшего медного бока – верно, вдова, у которой Карло снимал жилье, приготовила глинтвейну и оставила на столе, не решаясь отвлечь деревянных дел мастера. Столяр глотнул, не отрывая взгляд от чурбана, и взвыл от боли. Невесомая перчинка, привезенная из Нового Света, размолотая в пыль миниатюрной мельничкой на кухне, коварно застряла в дупле рассыпающегося зуба, обожгла, пронзив челюсть раскаленной иглой.

Это было уже чересчур – порезанный палец, больной зуб, чурбан…

Карло сходил на кухоньку, за гвоздичным маслом. Только оно и спасало от зубных болей, что недавно стали докучать столяру. Вернулся, полный решимости распилить дело рук своих на куски и переколоть на дрова, пока деревянного человека не заметил чей-нибудь недоброжелательный взор. А то недолго и идолопоклонником прослыть, а от этого до костра – пара шагов, и те мелкие.

Бурча и ругаясь, Карло долго искал пилу, не обращая внимания на шорох за спиной. Ставни прохудились, и в мастерской частенько гулял сквозняк, метя по полу мелкую стружку. Когда же «Папа» обернулся, сжимая искомый инструмент, то понял, что, очевидно, его грехи переполнили чашу терпения Всевышнего.

Статуя не лежала в ворохе опилок. Она сидела, развернувшись в сторону Карло Бертоне всем корпусом. У истукана не было глаз – резец и стамеска «Папы» успели наметить лишь глубокие впадины, но столяр готов был поставить бессмертную душу на то, что деревянное создание смотрит на него, пристально и тяжело. Глубокие тени клубились под могучими надбровными дугами статуи, словно кто-то проделал две дырочки в коробке, полной чернейшего смоляного дыма.

– О, Господи, - прошептал столяр, пила с громким стуком выпала из ослабевших пальцев. Словно отвечая на призыв, истукан медленно подогнул ноги и начал подниматься. При этом устрашающая фигура не отрывала темного взгляда от создателя. Из глубин деревянного нутра донесся пронзительный, надрывный скрип, будто немое создание вопияло о своих страданиях.

– Господи, - повторил немеющими губами Карло, а затем ноги сами вынесли его за пределы мастерской и дома – наружу, к вечерним улицам Милана.

* * *

Липкая итальянская жара выматывала хуже изнурительного марша, хуже молотобойной работы в кузне. Там хоть знаешь, что пройдет час, другой, третий, и ты окунешься в восхитительную прохладу вечернего ветра, словно в прохладный пруд с чистым песчаным дном. Кому может понравиться местный климат?.. Разве что сумасшедшим испанцам, эти неженки даже от легкого ветерка или дождика трясутся и ноют о том, что немедленно обратятся в ледяные столпы.

Одежда липнет к телу, словно смазанная жиром, пот соленой мерзостью заливает глаза...

– Гребаная Италия, гребаная жара! – четко изложил свою позицию по вопросу страдалец, в изнеможении откидываясь на длинную лавку.

– Зато тут платят золотом, мой друг! – с неожиданным добродушием отозвался капитан. Впрочем, в критическом взгляде, коим Гунтер окинул пустой кабацкий зал, одобрения не было ни капли.

– Вот! – Хуго Мортенс по прозвищу «Бывший», многозначительно задрал указательный палец. – Что и требовалось доказать, герр капитан! Я от этой жары скоро сойду с ума!

От убедительности аргумента Швальбе только почесал затылок, сдвинув шляпу на лоб.

– А ты в нем был, в уме то? – хмуро буркнул незаметно подошедший с другой стороны сержант Мирослав. Сержант с мутным происхождением открыто недолюбливал солдата с мутной биографией. Происхождение-то у Бывшего на лице читалось: из бюргеров.

– Если бы я в нем не был, то меня еще в далеком детстве прикопали бы на погосте. Аки юрода, - хмуро отозвался Мортенс, отирая мокрое лицо мокрым же рукавом.

Мирослав только крякнул и опустил дернувшуюся было для оплеухи руку.

Хуго Мортенс умудрялся раздражать практически всю банду, однако при этом ни разу не был бит. Тому способствовало хорошее образование, позволяющее запутывать собеседников, а также длинные быстрые ноги, спасающие, когда красноречие не помогало. И еще пара талантов, на первый взгляд незаметных, но очень ценных для банды ландскнехтов.

– Герр капитан, пойду-ка я пройдусь, если Вы не против, - вопросил Бывший.

– Пшел, - буркнул Швальбе. – И вот еще что…

Бывший замер - одна нога уже над порогом – в полном внимании к невысказанным словам командира.

– Погуляй по городу, - медленно, словно нехотя пробурчал капитан. – Послушай.

– Будьсделано, - выдохнул Мортенс, очень хорошо понимая, что сказанное насчет «послушай» ни в коей мере не относится к работе ушей, работе прозаической и даже отчасти скучной.

Хлопнув шаткой дверью, Хуго зашагал по улице, надеясь, что движение и ветерок охладят получше, чем затхлая удушливая атмосфера трактира. Там воздуха давно не оставалось, его прогнали вредоносные миазмы, отрыжка и перегар в смеси с застарелой вонью пота. На пару мгновений Бывший и в самом деле обрел счастье и умиротворение.

Но жара, послужившая поводом для очередной ссоры с сержантом, сидела в засаде и ждала, пока солдат выскочит на раскаленную мостовую. Бисеринки пота обратились в могучий поток, текущий из каждой поры. Снова защипало в глазах, духота свинцовым прессом навалилась на затылок. Мортенс выругался, мысленно перекрестился и шагнул в хитросплетение раскаленных стен. Заблудиться он не боялся – всегда выручало чутье природного горожанина, так и не испорченное долгими годами солдатской службы. Что же до местных преступников, легендарных «бандити», то шавкам против волкодава не устоять. Да и слабосилен местный народец. Хоть и солнечный край, а все равно все тут живут впроголодь. И пистолеты давно уже сменяли на жратву.