Дети свободы

– Значит, союзники все-таки не высадились?

– Похоже, что нет, старина.

В ночной камере каждый ждет на свой манер. Нынче утром суп что-то запаздывает. Уже шесть часов, а раздатчики так и не появились на мостках. Жак мечется по камере, на его лице тревога. Самюэль неподвижно лежит лицом к стене, Клод приник к оконной решетке, но во дворе еще стоит серая мгла, и он возвращается на место.

– Черт подери, что они там затевают?
– бормочет Жак.

– Сволочи!
– вторит ему мой братишка.

– Ты думаешь, что?…

– Молчи, Жанно!
– властно говорит Жак; он садится на койку спиной к двери и опускает голову на руки.

Тем временем Дельцер вернулся в камеру осужденных. У него убитый вид.

– Мне очень жаль, ребята…

– Но как же они собираются его выводить?
– умоляюще спрашивает Антуан.

– Его посадят на стул и вынесут. Из-за этого и случилась задержка. Я пытался их отговорить, убеждал, что так не делают, но им, видите ли, надоело ждать, когда он выздоровеет.

– Какие мерзавцы!
– кричит Антуан. Но теперь Энцо успокаивает его.

– Я хочу выйти туда сам!

Он встает, шатается и падает. Бинты размотались, обнажив его страшную, гниющую ногу.

– Пускай уж лучше принесут стул, - вздыхает Дельцер.
– Зачем тебе страдать еще больше?

Одновременно с этими словами Энцо слышит приближающиеся шаги.

– Ты слышал?
– спрашивает Самюэль, садясь на койке.

– Да, - шепчет Жак.

Во дворе раздаются мерные шаги жандармов.

– Подойди к окну, Жанно, и рассказывай, что там творится.

Я подхожу к окну, Клод подставляет мне спину, я взбираюсь повыше. Ребята позади меня ждут, когда я расскажу им печальную историю нашего времени: двоих молодых парней, еле видных в предутренней мгле, волокут к месту казни, один из них с трудом держится на стуле, который несут двое жандармов.

Того, кто стоит на ногах, привязывают к столбу, второго оставляют сидеть рядом с ним.

Взвод выстраивается в ряд. Я слышу, как хрустят пальцы Жака - так сильно он сжимает их, и вот в рассветной хмари последнего дня уже гремит залп двенадцати ружей. Жак кричит: "Нет!", и его вопль перекрывает мелодию "Марсельезы", которую затягивают в камерах.

Головы расстрелянных безвольно поникли, из тел ручьями хлещет кровь; нога Энцо судорожно скребет каменные плиты, и он падает на бок вместе со стулом.

Голова Энцо лежит на песке, и клянусь тебе, что в наступившей мертвой тишине я вижу на его лице улыбку.

В ту ночь пять тысяч транспортов из Англии пересекли Ла-Манш. На рассвете восемнадцать тысяч парашютистов спустились с неба, а на пляжи Франции высадились американские, английские и канадские солдаты; три тысячи из них расстались с жизнью в то же утро; большинство погибших покоится на кладбищах Нормандии.

Настало 6 июня 1944 года, сейчас шесть часов утра. На заре этого дня во дворе тюрьмы Сен-Мишель в Тулузе были расстреляны Энцо и Антуан.

29

В течение последующих трех недель союзники прошли в Нормандии через настоящий ад. Каждый день приносил новые победы и вселял новые надежды; Париж еще не был освобожден, но весна, которую всем сердцем ждал Жак, уже была на подходе, и хотя сильно запаздывала, никто на нее за это не сетовал.

По утрам, выходя на прогулку, мы обменивались с нашими испанскими товарищами свежими военными новостями. Теперь мы были твердо уверены, что скоро нас освободят. Однако интендант полиции Марти, по-прежнему питавший к нам ненависть, решил иначе. В конце месяца тюремная администрация получила от него приказ передать всех политических заключенных нацистам.

На рассвете нас собрали на галерее, под серым стеклянным перекрытием. У каждого в руках узелок с вещами и миска для еды.

Двор забит грузовиками; эсэсовцы рычат, как псы, разбивая нас на группы. Тюрьма похожа на осажденный город. Заключенных под охраной выводят во двор, подгоняя ударами прикладов. В этой веренице я держусь поближе к Жаку, Шарлю, Франсуа, Марку, Самюэлю и моему братишке, в общем, ко всем выжившим членам 35-й бригады.

Старший надзиратель Тейль стоит, заложив руки за спину и устремив на нас угрюмый взгляд.

Я шепчу на ухо Жаку:

– Ты глянь на него, он прямо побелел от страха. Знаешь, не хотел бы я быть на его месте, предпочитаю свое.

– Да ты вспомни, куда нас везут, Жанно!

– Я помню. Но мы поедем туда с высоко поднятой головой, а он будет жить как побитая собака.

Мы все с неистовой надеждой ждали освобождения, и вот теперь нас увозят, разбив на группы, в цепях. Тюремные ворота открываются, и мы едем через весь город под охраной нацистов. Редкие прохожие, вышедшие на улицу этим серым утром, молча глядят на колонну машин с заключенными, которых везут на смерть.

На тулузском вокзале, с которым связано столько воспоминаний, нас ждет состав из вагонов для перевозки скота.

Каждый заключенный, стоя в строю на перроне, догадывается, куда привезет его этот поезд. Ведь это всего лишь один из множества составов, которые вот уже несколько лет везут таких, как мы, пассажиров через всю Европу, никогда не возвращая их назад.

Конечная остановка - Дахау, Равенсбрюк, Освенцим, Биркенау. И сейчас всех нас запихнут, как скотов, в этот поезд-призрак.

Часть третья

30

Солнце еще только поднимается, а четыреста пленников лагеря Берне уже ждут на перроне, слегка согретом утренним теплом. Сюда же подвозят сто пятьдесят заключенных из тюрьмы Сен-Мишель. К составу, кроме предназначенных для нас товарных вагонов, прицеплено и несколько пассажирских. В них поедут немцы, которые проштрафились по всяким мелким поводам, - они возвращаются на родину под охраной. В те же вагоны садятся и гестаповцы, добившиеся разрешения вернуться в Германию вместе с семьями. Солдаты-эсэсовцы сидят на подножках, с ружьями на коленях. Начальник поезда лейтенант Шустер стоит возле паровоза, отдавая приказы нижним чинам. В хвосте состава на платформе установлены мощный прожектор и пулемет. Эсэсовцы загоняют нас в вагоны. Одному из них не нравится выражение лица какого-то заключенного, и тот получает безжалостный удар прикладом. Бедняга падает и еле поднимается, держась за живот. Двери скотовозок раздвинуты. Я оборачиваюсь, чтобы в последний раз увидеть дневной свет. На небе - ни облачка, этот летний денек будет ясным и теплым. А меня увозят в Германию.

Перрон до отказа забит людьми, перед каждым вагоном выстроена группа заключенных, но - странное дело - я вдруг перестаю слышать гомон этой толпы. Нас гонят к вагону; Клод шепчет мне на ухо:

– Теперь все кончено.

– Молчи!

– Как думаешь, сколько времени мы там продержимся?

– Столько, сколько нужно. Я запрещаю тебе умирать!

Клод пожимает плечами; настал его черед подниматься в вагон, он протягивает мне руку, я взбираюсь туда следом, и солдаты задвигают дверь.