Детство Лермонтова

Когда солнце стало клониться к закату и жара спала, всадники с криками выехали на луг и старались сорвать папаху один с другого. Потом на лужайке выставили высокий шест: на него повесили кожаный чехол для пистолета, обшитый серебряным галуном, и лучшие стрелки стали стрелять в эту мишень.

Чего только не делали джигиты! Обгоняя друг друга, они то вскакивали на седло, то опрокидывались и ложились на спину коня, словно убитые, то сползали до самой земли и неожиданно вскакивали и неслись за воображаемым неприятелем. На всем скаку они вынимали свои ружья из чехлов, заряжали их и стреляли в пролетающих птиц. Выкрики джигитов, топот мчащихся коней гулко отдавались вокруг.

Потом на лужайке начались танцы. Горцы в черкесках, облегавших их тонкую талию и широкие плечи, быстро перебирали ногами, обутыми в мягкие сафьяновые сапоги. Они плясали лезгинку и приглашали на танец стройных молодых девушек и женщин-горянок, и те плавно вскидывали легкие бубны над головой.

Тем временем вынесли угощение на подносах: засахаренные орехи, миндаль и фрукты нового урожая. Все это предлагали отведать почетным гостям.

На праздник приехал народный певец Керим-Гирей. По случаю праздника он надел шелковый бешмет, а на поясе его было прикреплено боевое оружие: пистолеты, шашка, кинжал.

Керим-Гирей сидел под навесом палатки и пел. Раздавался взрыв восторженных криков, друзья певца выходили с подарками, подносили ему платье, оружие, кошельки с деньгами; подарили даже коня.

Песни Керим-Гирея произвели на Мишу сильное впечатление. Мальчик часто повторял напевы и непонятные ему слова и фразы, которые поразили его слух.

Миша долго вспоминал праздник.

Этим летом он прочел поэму Пушкина «Кавказский пленник». Поэма его поразила. Он запомнил «Пленника» наизусть и на прогулках, глядя в небо и на горы, любил повторять отдельные стихи.

Два раза Миша ездил на Кавказ, но тогда он был еще слишком мал, чтобы разбираться во многом, теперь же пытливо вглядывался в природу Кавказа и в людей, населявших этот удивительный край, и запоминал мельчайшие подробности того, что видел. Он любил гулять по горам, по скалам и с вершин их видел перед собой цепь снежных Кавказских гор.

На Кавказе он видел змей, отвратительных, скользких, холодных и ядовитых, встреча с которыми сулила гибель неопытному и доверчивому человеку. В камнях и в кустарниках по дороге на вершину Бештау гнездилось множество их. У источника, где недавно был обвал, змеи кишели в балках. Их было так много, что они расползались повсюду, и иногда их замечали в Горячеводске. Змеи водились и в горах: одна из них даже именовалась Змеиной, и легенда гласила, что в пещере жил огромный змей, который причинил много зла людям.

На Кавказе Миша услыхал впервые миф о Прометее, прикованном к скале, и слышал несколько раз это сказание по-разному. Говорили, что богатырь прикован к выступу огромной горы за дерзкий вызов творцу Вселенной. Богатырь был силы неописуемой, и если бы ему удалось освободиться и взять в руки огромный меч, который лежал неподалеку от него, то он возвратил бы себе потерянную мощь. Верные псы его днем и ночью старались перегрызть цепи, в которые он был закован, но им не удалось еще освободить его, и прикованный страдал, терзаясь надеждой освободиться.

Миша задумывался, глядя вдаль. Кавказские горы приучили его любоваться небом, глубину которого он не мог наблюдать равнодушно.

Казалось, что все в этом краю прекрасно: на гладком холме одинокое дерево, согнутое ветром и дождями; виноградник, шумящий в ущелье; и путь неизвестный над пропастью, где, покрываясь пеной, бежит безымянная речка; выстрел нежданный на дороге и страх после выстрела: враг ли коварный, иль просто охотник?

С обостренным любопытством Миша впитывал новые впечатления.

Странное событие произошло в это лето — слишком рано для того, чтобы этому поверить… Да и кто поверит, что он узнал любовь, имея десять лет от роду?

Гостей у Хастатовой бывало много, и как-то утром пришла молодая дама под зонтиком, а с ней две нарядные девочки лет по девяти. Когда они показались в палисаднике, тетушка Мария Акимовна выбежала их приветствовать и обнимать. Она была очень дружна с Марией Ивановной Верзилиной. Девочки одеты были одинаково, но на одной платье сидело мешковато и ее загорелое, скуластое лицо походило на грушу, зато другая девочка ошеломила взгляд осанкой и красотой гордо поднятой головы. Белокурые волосы, яркой синевы глаза, алый рот и нежно-розовый румянец…

Катюша и Аким Шан-Гирей побежали навстречу девочкам и приветствовали их, называя некрасивую Грушенькой, а красавицу — Эмилией. Екатерина Алексеевна вместе с сестрой и Марья Акимовна усадили мать девочек в плетеное кресло на балконе, увитом виноградом, и начали с ней оживленный разговор.

Марья Акимовна, обратившись к бонне, сказала:

— Христина Осиповна, пусть дети поиграют в волан или в серсо!

Старушка тотчас же принесла игры, и дети стали подгонять цветными палочками обручи по аллее. Миша оказался рядом с Эмилией и стал ее перегонять, а остальные отстали. Девочка самолюбиво вскрикнула:

— Ой, он меня обгонит!

На бегу она опасливо посмотрела на Мишу; он взглянул на разгоряченное лицо своей соседки, на ее искрящиеся синие глаза, даже остановился, счастливо улыбаясь. Сердце у него замерло — так хороша была эта красивая, нарядная девочка, похожая на бабочку. Она же, не заметив произведенного ею впечатления, догнала свое серсо до цели и радостно закричала:

— А я первая, первая!

Миша сел на скамейку и продолжал любоваться Эмилией, а она, гордая тем, что выиграла, призывала детей:

— Катюша! Аким! И… как зовут нового мальчика? Миша? Где он? Становитесь в ряд! Бежим!

Но Миша почувствовал, что встать со скамейки не может. Сердце его билось сильнее обычного, ноги ослабели, и он отказался бежать.

Через несколько дней Миша успокоился и по-прежнему играл с маленькими Шан-Гиреями и Мишей Пожогиным. Однажды перед обедом он неожиданно вбежал в детскую, желая показать Акиму, какие карандаши ему купила бабушка, и обомлел: Катюша сидела на диване между Эмилией и Грушенькой. Миша остановился в дверях и восторженно стал смотреть на Эмилию не отрываясь. Катюша стала его подзывать, но он не мог оторвать глаз от гостьи…

Дети заметили его волнение и стали дразнить, а Эмилия, устремив на него невинный взгляд, вдруг поняла, что это из-за нее Мишель пришел в замешательство. Надменно улыбнувшись, она подошла к зеркалу пригладить локоны и неотступно стала наблюдать за Мишей, не спуская с него повелевающих глаз. Но он смутился окончательно и убежал к себе в комнату.

Христина Осиповна пришла звать его к обеду и ужаснулась: Мишенька лежал на постели, уткнувшись лицом в подушку, и тихонько плакал. Христина Осиповна окликнула его, он поднялся. Лицо у него было взволнованное, голос дрожал, когда он стал отвечать; но Миша сказал, что сильно ушиб себе ногу, потому и плакал. Не успела Христина Осиповна опомниться, как Миша вскочил на подоконник раскрытого окна, спрыгнул в сад, побежал в гору и пошел по проселочной дороге. Не замечая времени, он далеко отошел от дома и в пустынном месте, под тысячелетней скалой, покрытой мхом, заметил старика. Он был как бы высечен из камня. Выцветшая, запыленная одежда его, поседевшие брови и борода, вылинявшие глаза, загрубелая, темная кожа — все это казалось нарисованным одной серой краской, цветом угасания и безнадежности.