Девяносто третий год

– - У него еще брата убили при Понторсоне.

– - Того звали Уанар-Малоньер.

– - Хороший был парень, всего девятнадцать минуло.

– - А ну, тише!--крикнул глашатай.
– - Скоро уж конец. "Бельвинь, разбойник. Ла Мюзет, разбойник. Круши-всех, разбойник. Любовинка, разбойник".

Какой-то парень подтолкнул девушку локтем под бок. Девушка улыбнулась.

Глашатай заканчивал список:

– - "Зяблик, разбойник. Кот, разбойник..."

Крестьянин в толпе пояснил:

– - Это Мулар.

– - "...Табуз, разбойник..."

Другой добавил:

– - А это Гоффр.

– - Их, Гоффров, двое, -- заметила женщина.

– - Два сапога пара, -- буркнул ей в ответ парень.

Глашатай тряхнул бумагой, а барабанщик пробил дробь.

Глашатай продолжал:

– - "...Где бы ни были обнаружены все вышепоименованные, после установления их личности, они будут немедленно преданы смертной казни..."

По толпе снова прошло движение.

А глашатай дочитал последние строки:

– - "...Всякий, кто предоставит им убежище или поможет их бегству, будет предан военнополевому суду и приговорен к смертной казни. Подписано..."

Толпа затаила дыхание.

– - "...подписано: делегат Комитета общественного спасения Симурдэн".

– - Священник, -- сказал кто-то из крестьян.

– - Бывший кюре из Паринье, -- подтвердил другой.

А какой-то буржуа заметил:

– - Вот вам, пожалуйста, Тюрмо и Симурдэн. Белый священник и синий священник.

– - Оба черные, -- сказал другой буржуа.

Мэр, стоявший на балкончике, приподнял шляпу и прокричал:

– - Да здравствует республика!

Барабанная дробь известила слушателей, что чтение еще не окончено. И в самом деле, глашатай поднял руку.

– - Внимание, -- крикнул он.
– - Вот еще последние четыре строчки правительственного объявления. Подписаны они командиром экспедиционного отряда Северного побережья, то есть командиром Говэном.

– - Слушайте!
– - пронеслось по толпе.

И глашатай прочел:

– - "...Под страхом смертной казни..."

Толпа притихла.

– - "...запрещается оказывать согласно вышеприведенному приказу содействие и помощь девятнадцати вышепоименованным мятежникам, которые в настоящее время захвачены и осаждены в башне Тург".

– - Как?
– - раздался голос.

То был женский голос. Голос матери.

III

Крестьяне ропщут

Мишель Флешар смешалась с толпой. Она не слушала глашатая, но иногда и не слушая слышишь. Она услыхала слово: "Тург" -- и встрепенулась.

– - Как?
– - спросила она.
– - В Турге?

На нее оглянулись. Вид у нее был растерянный. Она была в рубище. Кто-то охнул:

– - Вот уж и впрямь разбойница.

Какая-то крестьянка, державшая в руке корзину с лепешками из гречневой муки, подошла к Мишели и шепнула:

– - Замолчите.

Мишель Флешар растерянно взглянула на крестьянку. Она опять ничего не поняла. Слово "Тург" молнией озарило ее сознание, и вновь все заволоклось мраком. Разве она не имеет права спросить? И почему все на нее так уставились?

Между тем барабанщик в последний раз отбил дробь, расклейщик приклеил к стене объявление, мэр удалился с балкончика, глашатай отправился в соседнее селение, и толпа разбрелась по домам.

Только несколько человек задержалось перед объявлением. Мишель Флешар присоединилась к ним.

Говорили о людях, чьи имена были в списке объявленных вне закона.

Перед объявлением стояли крестьяне и буржуа, иначе говоря -- белые и синие.

Разглагольствовал какой-то крестьянин:

– - Все равно всех не переловишь. Девятнадцать это и будет девятнадцать. Приу они не поймали, Бенжамена Мулена не поймали, Гупиля из прихода Андуйе не поймали.

– - И Лориеля из Монжана не поймали, -- подхватил другой.

Тут заговорили все разом:

– - И Бриса Дени тоже.

– - И Франсуа Дюдуэ.

– - Да, он из Лаваля.

– - И Гю из Лонэ-Вилье.

– - И Грежи.

– - И Пилона.

– - И Фийеля.

– - И Менисана.

– - И Гегарре.

– - И трех братьев Ложре.

– - И господина Лешанделье из Пьервиля.

– - Дурачье!
– - вдруг возмутился какой-то седовласый старик.
– - Поймали Лантенака, считай всех поймали.

– - Да они и Лантенака-то пока не поймали, -- пробормотал кто-то из парней.

Старик возразил:

– - Возьмут Лантенака, значит саму душу взяли. Умрет Лантенак, всей Вандее конец.

– - Кто это такой Лантенак?--спросил один из буржуа.

– - Так, из бывших, -- ответил другой.

А еще кто-то добавил:

– - Из тех, кто женщин расстреливает.

Мишель Флешар услышала эти слова и сказала:

– - Верно!

Все оглянулись в ее сторону.

А она добавила:

– - Меня вот он расстрелял.

Это прозвучало странно; будто живая выдавала себя за мертвую. Все смотрели теперь на нее, но не слишком доброжелательно.

Действительно, вид ее внушал беспокойство; эта дрожь, трепет, звериный страх -- она была так напугана, что вчуже вызывала испуг. В отчаянии женщины страшит именно ее беспомощность. Словно сама судьба толкает ее к краю бездны. Но крестьяне смотрят на все много проще. Кто-то в толпе буркнул:

– - Уж не шпионка ли она?

– - Да замолчите вы и уходите подобру-поздорову, -- шепнула Мишели все та же крестьянка с корзинкой.

Мишель Флешар ответила:

– - Я ведь ничего плохого не делаю. Я только своих детей ищу.

Добрая крестьянка оглядела тех, кто глядел на Мишель Флешар, показала пальцем на лоб и, подмигнув ближайшим соседям, сказала:

– - Разве не видите -- юродивая.

Потом она отвела Мишель Флешар в сторону и дала ей гречневую лепешку.

Мишель, не поблагодарив, жадно начала есть.

– - И впрямь юродивая, -- рассудили крестьяне.
– - Ест, что твой зверь.

И толпа разбрелась. Люди расходились поодиночке.

Когда Мишель Флешар расправилась с лепешкой, она сказала крестьянке: