Дежа вю

— И что же ты думаешь о нас? — с едва уловимой насмешкой спросила она.

— Что нам хорошо.

— Это и без раздумий понятно. Это логично, понимаешь? — Она усмехнулась в темноте, вновь закутываясь в цинизм. — Твое тело знает мое, а мое — твое, и мы оба знаем, как доставить удовольствие друг другу.

Он вскинулся было, разъярившись. Удовольствие?! Удовольствие — это когда пиво холодное свежее пьешь, голубей кормишь, на песочке нежишься, в сотый раз пересматриваешь старую комедию, где каждая реплика знакома, а все равно интересно. Удовольствие! Его обдало жаром злобы, и он вознамерился было сказать ей все, что думает о ней и ее дурацком представлении об удовольствиях.

Но промолчал.

Потому что понял: она боится того, что случилось. Потому что не знает, как иначе отнестись к этому.

К тому, что они занимались любовью, с удовольствием произнес Олег мысленно. Потом подумал и повторил вслух. Так ему хотелось.

— Значит, мы занимались любовью и получили удовольствие, — сказал он, едва не мурлыча от вкуса этой фразы.

Тина неловко завозилась.

— Ну, да. Только давай не будем говорить об этом, — тут же добавила она.

— Конечно. У нас лучше получается молчать.

Они посопели, она — успокаиваясь, он — прислушиваясь к ней.

— Мне кажется, тебе все-таки надо на свое место перебраться, — произнесла Тина.

— Тебе что, плохо со мной?

— Морозов, не устраивай детский сад! Не буду я отрицать, что мне с тобой хорошо. То есть, было хорошо. Но спать с тобой я не собираюсь. Это неудобно, в конце концов!

Нет, ну правда! Она знает, что он во сне ворочается. Запросто спихнет ее в проем. Или ногу отдавит. Или руку, что тоже неприятно. Волосы прищемит. Нет, нет, на узкой полке спать вдвоем невозможно.

Если только прижаться вплотную. Переплестись.

Вот только этого не хватало!

Она негодовала, а Морозов осторожно перекатился, опираясь на стену, и коленями сжал ее ноги.

— Уходи, — приказала Тина.

— Ага. Щас! — пообещал он.

— Олег, я хочу спать.

Он приблизил лицо к ее лицу.

— Я только пожелаю тебе спокойной ночи, хорошо?

Поцелуй, всего лишь один поцелуй. Взрослая женщина, мать двоих детей, мужняя жена — не должна и не может терять голову от единственного поцелуя.

Наверное, чтобы доконать ее окончательно, он взялся за ее плечи. Или не знал и не думал, как это страшно, как это томительно, необыкновенно, забыто! Просто погладил. Лишая воли, но даруя неведомую прежде, упоительную радость от того, что бешено колотится сердце и каждая клеточка оживает навстречу легкому танцу чужого огня.

— Поспишь у стенки, — шепнул Олег, — оттуда ты точно не свалишься, так что не бойся, что я буду брыкаться.

— Я не могу с тобой спать, — решительно сказала Тина.

— Можешь.

— Я не хочу! — отчаянно прошипела она.

— Хочешь.

Он держался из последних сил, чтобы не сойти с ума от беспомощности. От кончиков пальцев до края души он весь принадлежал ей, он зависел от нее.

Он что-то говорил. Он делал что-то. Внутри дрожал, бился в ребрах, как в клетке, штормом вздымался к горлу страх: «Как же теперь?!» Но ему недосуг было размышлять и храбриться. Просто жажда была невыносимой и, припав к чарующей влаге, он не думал, чем обернется все это. Не знал. Теперь боялся, что знает.

С каждым прикосновением острее и острее впивалась в него разгадка, и теперь он лежал, прижав ее к стенке, но сам оказался загнанным в угол.

Эту жажду не утолить никогда.

Эту тоску не забыть в минутном порыве. Ему нужно большее, ему нужно все, вся она — та, которой она стала.

— Ты дышишь мне в ухо, — раздосадованно проскрипела Тина, не зная, как относиться к тому, что они лежат вот так, все еще не расцепив объятия.

— Извини. Не буду.

Он заерзал, устраиваясь, чтобы ей было удобней.

— Теперь волосы придавил, — уже с очевидной капризностью высказалась она, — я же говорила, что…

— Извини, извини. Вот так лучше?

— Твоя нога…

— Которая? — торопливо осведомился Олег, разом подняв обе. На всякий случай.

Тина приподняла голову, почуяв, что стало как-то очень легко. Чересчур легко. Странным образом это напоминало пустоту.

— Куда ты дел их? — сердито спросила она, разглядывая в темноте его силуэт.

— Кого?!

— Да ноги же, болван! Только что они были здесь! На мне!

— Звучит заманчиво, — нервно хихикнул он, — хочешь, чтобы я вернул их обратно? Тебе же было неудобно!

— Какая забота! — восхитилась Тина и, наконец, разглядела его.

Сказать, что поза у Морозова была неудобной — ничего не сказать. Ей даже стало жаль его, бедолагу. Торсом, своим великолепным, мужественным торсом — ну как же, спортзал же под рукой! — он возлежал на полке вполоборота, а подогнутые ноги свешивались к полу, будто сведенные предсмертной судорогой.

— Хватит дурить, — приказала Тина, — ляг нормально. А лучше, вали на свое место.

— Грубишь, — вздохнул опечаленно Олег.

— Морозов, перестань ребячиться! Это же просто глупо, в конце концов!

Тут поезд резко затормозил, едва не стряхнув их обоих в проем, и стало очевидным, что совместное существование на одной полке действительно нецелесообразно.

— Вот! — заявила Тина, охнув от столкновения лба с коленкой. — А я что говорю!

— Все ты правильно говоришь, — быстро согласился он, незаметно потирая ушибленный бок, — только я все равно не согласен. Правильно — не значит хорошо!

— Поиграй в слова на своей полке, а?

— Я буду молчать, — пообещал он и осторожно вернул ноги на прежнее место.

Тина попыталась сопротивляться. Но сделала только хуже, оказавшись зажатой со всех сторон.

— Я дышать не могу, — возмутилась она.

— Еще бы! Я тоже не могу! Когда целуются, вообще не дышат. Ты что, не знала?

— Слезь с меня немедленно!

Тяжело кряхтя, он все-таки исполнил приказ.

— Вообще, — она пихнула его в бок, — вообще слезь! Весь, целиком и полностью. Оставь меня в покое!