Дикие лошади

Все лица, кроме лица Нэша, были чуть не в фокусе благодаря колдовству Монкриффа с оптикой. Одним из его любимых приемов было сосредоточение фокуса на свете в глазах актера. Все остальные детали лица оставались чуть-чуть в тени, а шея и волосы были затенены сильнее.

– Дневной свет уходит, – наконец сказал Монкрифф, хотя для глаз любого другого это изменение было незаметно. – Пора сворачиваться.

Эд с помощью мегафона поблагодарил граждан Хантингдона за их работу и пригласил их прийти завтра снова. Они зааплодировали. Кругом были радостные лица. Нэш раздавал автографы, а за его плечами торчали телохранители.

Люси, сияя от всех радостей этого дня, явилась туда, где мы с О'Харой сверяли график работы на завтра, и протянула мне плоскую белую коробку около фута длиной и три дюйма шириной, наскоро заклеенную скотчем.

– Что это? – спросил я.

– Не знаю, – ответила она. – Парень попросил меня отдать это вам.

– Какой парень?

– Просто парень. Он сказал, что это подарок. Вы собираетесь открывать ее?

О'Хара взял коробку из моих рук, содрал скотч и осторожно открыл коробку сам. Внутри на сложенной белой офисной бумаге лежал нож.

Я сглотнул ком в горле. У ножа была рукоять из темного полированного дерева с круглыми выступами на торце и у лезвия для лучшего упора. Практичная рукоять и прямое черненое лезвие почти шести дюймов в длину – красиво и эффективно.

– Вау! – произнесла Люси. – Восхитительно!

О'Хара, не дотрагиваясь до ножа, закрыл коробку, снова обмотал ее скотчем и спрятал во внешний карман пиджака. Я подумал, что лучше иметь нож в коробке, чем в боку.

– Мы должны задержать всех парней, – сказал О'Хара, но он, как и я, понимал, что уже поздно. Половина толпы уже вышла в ворота и отправилась по домам.

– Что-нибудь случилось? – нахмурившись, спросила Люси, почувствовав нашу тревогу.

– Нет, – улыбнулся я синим глазам. – Надеюсь, у тебя был хороший день.

– Замечательный!

Я поцеловал ее в щеку, на публике она позволила это. Потом сказала:

– Я лучше пойду. Папа ждет, – и беззаботно убежала, помахав рукой.

О'Хара вынул коробку из кармана и осторожно открыл ее снова, вынув из откинутой крышки сложенный лист все той же белой бумаги. Он протянул мне ее, и я увидел послание.

Все тот же компьютерный шрифт гласил: «Завтра».

О'Хара и я вышли вместе и направились к своим автомобилям. По дороге я рассказал ему о Доротее и нападении на нее, описал нож, который был обронен на Хите.

Он застыл на полушаге.

– Ты хочешь сказать, – спросил он, – что на твою знакомую напали с тем ножом? Найденным на Хите?

– Не знаю.

– Но какая связь, – непонимающе запротестовал он, – между ней и нашим фильмом?

– Не знаю.

– Это не может быть тот же самый нож. – Он пошел дальше, встревоженный, но решительный.

– Единственная связь, – сказал я, шагая рядом с ним, – это тот факт, что когда-то давно брат Доротеи Валентин подковывал лошадей Джексона Уэллса.

– Слишком слабая связь, чтобы иметь хоть какое-то значение.

– А Валентин сказал, что отдал нож кому-то, кто именовался Дерри.

– Черт возьми, Томас, ты бредишь.

– Да, только не я, а Валентин.

– Что – Валентин?

– Бредил, – ответил я. – Говорил в бреду. «Я убил корнуэлльского парня…» Слишком много ножей.

– Ты не должен, – с нажимом сказал О'Хара, – получить завтра нож в бок.

– Постараюсь. Он засмеялся.

– Томас, ты осел.

Он хотел подвезти меня на своем автомобиле, но я позвонил Робби Джиллу, и тот сообщил, что я смогу повидать Доротею, если прибуду к семи часам.

Самодовольный Пол утвердился в кресле возле одноместной больничной палаты, куда поместили Доротею. Увидев меня, он встал, но вопреки моим ожиданиям не стал препятствовать.

– Моя мать хотела видеть вас, – неприязненно сказал он. – Я говорил ей, что ваше присутствие здесь мне не нравится, но она только плачет.

Я подумал, что Пол слегка изменился. Его напыщенная самоуверенность, кажется, пошатнулась; внешне его тирады звучали точно так же, но пыл их наполовину угас.

– Вы не должны утомлять ее, – наставлял он. – Пять минут – и достаточно.

Пол сам открыл дверь палаты Доротеи и целеустремленно вошел вместе со мной.

Доротея лежала на высокой кровати, под голову ей было подложено несколько подушек, и ее старое лицо казалось почти столь же бесцветным, как и наволочки, если не считать темных безобразных синяков и тоненьких ниточек зашитых порезов. Кругом трубки – одна капельница с кровью, другая с прозрачной жидкостью, и еще система, позволявшая вводить болеутоляющее прямо в вену, когда это требовалось. Казалось, жизнь почти ушла из старческого тела. Глаза Доротеи были закрыты, лежала она неподвижно, и даже медленное колыхание простыни, прикрывавшей грудь, было почти незаметно.

– Доротея, – тихонько сказал я. – Это Томас. Я пришел.

Она улыбнулась, очень слабо. Громкий голос Пола нарушил ее покой:

– Я сказал ему, матушка, что у него есть пять минут. И, конечно, я буду рядом.

Доротея прошептала, что хотела бы поговорить со мной наедине.

– Не делай глупостей, матушка.

Две слезинки выкатились из-под ее век и задрожали на ресницах.

– Ох, ради небес! – резко произнес Пол. – Она все время так. – Он повернулся на каблуках и вышел, как она просила. Казалось, он был оскорблен ее отношением. – Пять минут, – пригрозил он напоследок.

– Пол ушел, – сказал я, когда за ним закрылась дверь. – Как вы себя чувствуете?

– Я так устала, дорогой. – Ее голос по-прежнему был не громче шепота, но звучал совершенно четко. – Я не помню, как попала сюда.

– Я знаю. Робби Джилл говорил мне.

– Робби Джилл очень добр.

– Да.

– Возьмите меня за руку, дорогой.

Я придвинул к кровати стул для посетителей и выполнил ее просьбу, живо вспомнив, как всего неделю назад Валентин отчаянно сжимал мое запястье. У Доротеи, однако, не было грехов, в которых надо было бы исповедаться.

– Пол сказал мне, – прошептала она, – что кто-то разгромил мой дом, хотел что-то найти.

– Боюсь, что так.

– Что они искали?

– А вы не знаете?

– Нет, дорогой. Полиция спрашивала меня. Должно быть, что-то принадлежавшее Валентину? Иногда мне кажется, что я слышу, как он кричит на меня, чтобы я сказала им. А потом все уходит опять.

– Кто кричит, Валентин? Она с сомнением ответила:

– Пол…

– Ох, нет!

– Он кричит, вы знаете. Но он не хочет плохого. Он мой сын, мое родное дитя. – Слезы слабости и горя катились по ее щекам. – Почему милые маленькие дети становятся большими?.. – Ее вопрос завершился тихим безответным плачем. – Он хочет присмотреть за мной.