Дикие питомцы

* * *

Я отослала в университет синопсис своей книги об истории соли и несколько стихотворений Нэнси. Мы в тот вечер крепко поддали, она скорее всего вообще не запомнила, что мы что-то куда-то отправляли. Но мой синопсис внезапно приняли. У меня всегда был потенциал. А Нэнси сюжеты не даются, она придумывает пару первых предложений, а потом впадает в ступор. Сейчас она пишет диссертацию о женщинах-радикалах и эпистолярном жанре. И иногда пересказывает мне всякие романтические факты, например: Мэри Шелли научилась писать, водя пальцем по буквам, выбитым на надгробном камне ее матери.

Мы с Нэнси познакомились в Оксфорде, во время недели новичков. Она меня сразу невзлюбила. А я ее просто не замечала. Была слишком занята – пыталась вскружить голову Эзре. Нэнси же просто использовала, как наживку. Их обоих хлебом не корми, дай высказать свое мнение о чем бы то ни было. Нэнси заводит речь о Кристевой или Марксе, а Эзра тут же приводит довод из «Современной науки», которую она временами, назло ему, читает.

Я никогда до конца не понимала, что думаю и чего хочу. Нэнси говорит, это от того, что меня подавляют.

Просто я скорее призма, чем луч света, возражаю я.

В этом, не унимается она, и заключается самая суть подавления.

Они с Эзрой по-разному объясняют отсутствие у меня твердых убеждений. Нэнси считает, это потому, что я писатель, и рассуждает о Китсе и отрицательной способности. А Эзра нахваливает мой эмоциональный интеллект. Иногда мне кажется, что им стоило бы начать встречаться.

Однажды я брякнула это Эзре, когда мы валялись в тени за зданием колледжа. Он сморщил нос, как будто близость Нэнси могла бы подпортить ему эротический капитал.

И сказал – но она мне даже не нравится.

Это не важно, возразила я. Выползла на солнышко и поцеловала его. Я не стала ему рассказывать, что всю прошлую неделю мы с Нэнси спали в одной постели. Что я заметила, какие белые у нее бедра, а она ужасно смутилась. Эзра ел замороженные ягоды из пластикового стаканчика, и у его губ был ягодный привкус.

Ни у кого в мире нет таких глаз, как у Нэнси. Они словно две лагуны – лазурные, глубокие, того и гляди утонешь. Одна радужка словно расколота, и трещинки образуют вокруг зрачка звездочку. Ее глаза прямо излучают свет. И то, что однажды Нэнси ослепнет, – невероятно жестокая шуточка жизни. У нее макулодистрофия сетчатки. Однажды вечером мы тусили где-то, и один незнакомый парень спросил – это у тебя правда такие глаза или ты линзы носишь? А что за фирма, а? Но я не стала влезать, потому что знаю, Нэнси умеет за себя постоять. Мне не раз доводилось видеть, как она разрывает людей в клочья. «Да, у меня пиздец с глазами, дальше что?» Вечно я наблюдаю, как она доводит кого-нибудь до слез. А потом оттаскиваю ее от окровавленного тела.

Когда мы с ней только познакомились, я тоже начала ее расспрашивать. А она сказала – пошла на хер. Я отпрянула, а она добавила – боже, не в буквальном смысле. С тех пор мы обсуждаем ее проблемы со зрением только в самых крайних случаях. Я напоминаю ей, что пора записаться к врачу. А она отвечает, что не собирается вываливать кучу денег, чтобы услышать то, что ей и без того известно. Я включаю свет, когда она читает. И замедляю шаг, когда мы вместе – она на этих своих высоченных каблуках – подходим к пешеходному переходу. А она, заметив это, выдирает руку, как строптивый ребенок.

Кожа у Нэнси фарфоровая, одевается она всегда в черное. А если кто-нибудь спрашивает почему, отвечает – я перестану носить черное, когда изобретут другой цвет. Ей уже посвятили три эссе, один рассказ и несколько стихотворений. И во всех этих произведениях она мельком появлялась в роли самой себя. Несколько парней зарифмовали в своих стихах «Нэнс – блаженств», что привело ее в ярость. Люди всегда запоминают именно те строчки, где говорится о ней. Нэнси этим очень довольна, всегда сует мне книжки, раскрытые на этих отрывках.

Я и правда так сказала, говорит она при этом.

Еще Нэнси лицемерка и прикалывается надо мной из-за того, что я давно мечтаю стать музой.

Нужно быть субъектом, а не объектом, не забыла? Только представь, что кто-нибудь и в самом деле выбрал бы тебя музой. Да ты бы со скуки померла! Целыми днями изображать эфемерность…

Ты, похоже, меня совсем не знаешь.

Эди Седжвик, Марианна Фейтфулл, Кортни Лав – кому из них это принесло счастье? – не отстает она.

Может, они были недостаточно хороши.

В чем это? – спрашивает она. В чем?

Когда Макс, барабанщик группы, начал называть меня Йоко, я была вне себя от счастья. Раньше-то он считал, что я какая-то неубедительная.

Скажи это Эзре, попросила я. То-то он посмеется.

Эзра тогда как раз только начал носить контактные линзы и постоянно щурился от яркого солнца.

Йоко была художницей, заметил он.

Лондон

Чувак, ты чокнутый, говорит Ндулу, закидывая в рот клубнику. Только сумасшедшие могут считать, что сдали с тех пор, как заключили контракт с «Warp». У тебя совсем кукуха отъехала, отвечаю. Эти парни – настоящие гении. Пророки!

А знаете, у кого точно чердак протек? – вставляет Лукас. У Бена Вао. Не знаю, чем он таким вчера удолбался, но нам тоже такое надо. Видели бы вы его рожу!

Ой, да ладно, чувак, ты просто завидуешь.

Да нет, я просто думал, что на твоего парня можно положиться, вот и все. Ты сказал, он самый лучший человек во всем Камбервелле.

Он не мой парень, он просто парень. И кстати, если наркота была такая паршивая, почему к утру от нее ничего не осталось, а?

Стоит август, уже за полдень, Лукас и Ндулу так и не ложились. Всю ночь гудели, оплакивая грядущее закрытие «Фабрики» [4] . Как выразился Ндулу, отдавали дань уважения. Подпрыгнув, он дотягивается рукой до балки под потолком на кухне Макса.

4

«Фабрика» – один из крупнейших ночных клубов, навсегда закрылся в 2016 г.

Лукас, ругаясь себе под нос, соскребает черноту с подгоревшего тоста. Макс молчит с тех самых пор, как Лукас обозвал отбросами тех передознувшихся в «Фабрике» малолеток, из-за которых клуб теперь закрывают. Пару недель назад он заявил, что это мерзкое выражение, и теперь Лукас швыряется им дело не в дело, как конфетти. Обзывает отбросами соседскую кошку. И Бьёрк. И Бейонсе.

Препираться они начали в полдень – как раз когда должна была стартовать репетиция.

Ну и что, мы пришли-то только в одиннадцать, буркнул Лукас. Угомонись уже, а?

Эзра потянулся, давая понять, что вовсе не против, и мысленно передвинул отметку на таблице учета рабочего времени. Потом заложил пальцем «Песни невинности и опыта» и тоже принялся спорить о том, кто кому открыл Эйфекса Твина.

Вообще-то это был я, заявляет он, только подливая масла в огонь.

Минуты две он активно участвует в разговоре, а потом снова утыкается в книгу. Макс, лежа на полу, крепко сжимает в кулаке барабанные палочки, словно кто-то того и гляди у него их вырвет. На недавней тусовке – после которой он клялся, что больше к наркоте и близко не подойдет, – на него снизошло озарение. Переводя взгляд с одного члена группы на другого, он вдруг выдал – давайте кое-что проясним. У Эзры голос. Лукас – классный продюсер. А Ндулу все любят.