Дипломаты (2 часть)

Они пошли дальше.

– Но как повернутся события завтра? – спросил Петр.

– Завтра? – Ленин взглянул на Петра быстрым, как показалось Белодеду, жестоко-суровым взглядом, взглянул, будто хотел сказать: «И ты не понимаешь, что происходит, не понимаешь, несмотря на все ненастья твоей жизни». – Завтра… то есть сию минуту? – спросил Ленин. Он продолжал идти, но теперь уже размеренно, подчеркнуто размеренно, будто отсчитывал шаги от вопроса до ответа. – Немцы пойдут на Питер, и ЦК станет перед новой перспективой, – сказал он наконец.

– Более трудной?

– Да, несомненно. – Он остановил на Петре короткий и твердый взгляд. – Но решение о мире будет принято. Кстати, может оказаться, что нам нужен будет… гонец. Да, гонец, который проложит дорогу в огне и ненастье и доставит пакет: наш протест и согласие заключить мир на условиях Бреста. – Он пошел быстрее. – Не гневайтесь, если за полночь вас затребуют в Смольный.

53

Был одиннадцатый час вечера, когда Лелька разбудила Петра.

– Да вставай ты, вставай, господи! Не растормошишь, не растревожишь! – Он ощутил холодную с мороза руку сестры на щеке. – Вставай, взгляни вот! По храму ходила бумага…

Петр открыл глаза: листовка. Напечатана на тетрадной бумаге. Поверх косых линеек (они несмываемы) шесть густо-черных строк: «Сегодня германская армия заняла Двинск. На очереди Псков, Ревель и Петербург». Так и написано: «Петербург». «Немецкая листовка, – подумал Белодед, – хоть и напечатана в Питере».

– Благочинный, говоришь, немецкую бумагу изловил? Орел пал! А вдруг и в самом деле нагрянут германцы? Как ты?

– А мне ничего не страшно.

Он подумал, глядя, как сестра идет из комнаты, вскинув голову, такой в самом деле ничего не страшно.

Петр стянул рубаху, раскрутил до отказа кран. Вода студено калила тело.

– Сердце выхолодишь – остановится! – крикнула Лелька.

В этот раз горит не настольная лампа, а люстра. Неужели новое заседание ЦК? Но ведь оно было сегодня утром и назначено на завтра в два.

В коридоре его встретил Кокорев.

– Петр Дорофеевич, а вас тут искали по всем путям и тропкам! Заседание ЦК! – произнес он торопливо. – Да, назначили на завтра в два, а потом перерешили. – Он двинулся к выходу, однако тотчас обернулся. – Простите, Петр Дорофеевич. – Он подошел к Белодеду вплотную. – Германцы где-то под Режицей! Километрах в ста от Двинска. Что-то решат они? – Он указал глазами в дальний конец коридора – кабинет Ленина был там. – Я вернусь через час, не могли бы вы улучить минуту. Есть разговор: важный – во! – его ладонь полоснула горло.

Петр шел, думал: «Хорош парень! И вера есть, и воинственная храбрость. Только иной раз не поймешь, когда говорит правду… А в остальном хорош, даже оружие любит, как надлежит борцу». Позавчера Кокорев принес парабеллум в деревянной кобуре – обнаружил его в подполе охтинского рыботорговца при обыске, пистолет зарос ржавчиной, и Петру стоило немалого труда заставить его действовать – любовь и верность Кокорева на сто лет вперед были Петру обеспечены.

Видно, заседание ЦК должно было вот-вот начаться.

Мелькнула кожаная куртка Бухарина.

Торжественно, на ходу поправляя пенсне, прошествовал Троцкий.

Прошагал Сталин, и дым его трубки, горьковато-терпкий. не размывающийся, удерживался в коридоре.

Прошел Свердлов, он все время протягивал руку и опирался ладонью о стену, точно желая убедиться, здесь ли она еще.

Быстро и бесшумно промчался Урицкий.

Едва ли не последним (заседание уже, наверно, началось), останавливаясь и шумно переводя дыхание, проследовал Стучка.

Петр потянулся к дверной ручке, но, прежде чем взяться за нее, остановился. Он вдруг вспомнил последнюю встречу с Лениным и слова, от которых до сих пор мороз идет по коже: «Наше достоинство попрано, но, стиснув зубы, стиснув…» И Петр подумал, с той лондонской поры, теперь уже далекой, когда Белодед узнал о трагической коллизии Бреста, он постоянно ловил себя на мысли: а как Ленин? Как ему в этом нелегком единоборстве с противником и, увы, со своими сподвижниками? Петр знает себя: сказать «Троцкий», «Бухарин» – еще не все сказать. Всегда будет ощущение, что судишь за глаза. Всегда будет не хватать живого восприятия, которое ничто не может заменить. И еще: Петр стоял на пороге большого и тревожного, что зовется завтрашним днем. Какие взрывы родит этот день?

Ленин повернулся на шум открывающейся двери, указал Петру на свободный стул. По одну руку от Петра сидел Стучка, по другую – Урицкий. Лицо Стучки от волнения было влажным. Он достал записную книжку и, развернув, принялся обмахивать себя. Но книжка была мала и не давала прохлады. Стучка махал сильнее и потел все больше. Урицкий, наоборот, был неподвижно-внимателен. Казалось, люстра опрокинулась в зеркальца его пенсне.

Говорил Троцкий. Он стоял у карты, и маленькая рука с бледно-розовыми ногтями вздымалась и парила над топкой хлябью Полесья, перемещаясь на северо-восток.

– У них два пути, – говорил он, и Петр понял: речь, очевидно, шла о падении Двинска. – Первый, мы в этом уверены, Псков и Питер. – Троцкий произнес «мы в этом уверены» стремительной скороговоркой, как бы между прочим. – И второй: Киев. Эти данные пока недостоверны, но они есть. – Он отнял руку от карты и возвратился к столу. – Если сведения о наступлении на Украину подтвердятся, а мы будем знать об этом в ближайшие сутки-двое, то мы… – Он взглянул на Ленина и помедлил. – Обратимся к Берлину и Вене и спросим: что означает этот шаг?

Троцкий взял папку, почти неслышно захлопнул и положил на стол – он кончил.

Петр смотрел на Ленина. Губы его стали белыми, как, впрочем, и веки. Ох, недобр он был в эту минуту!

Встал Урицкий. Круглый огонь дрогнул в пенсне и погас.

– Надо действовать, товарищи! – Он снял пенсне, будто пламя, накалившее стекла, жгло глаза. – Очевиден факт: ЦК не имеет решения! Нет ничего опаснее… – Он переложил пенсне из одной руки в другую, словно его небезопасно было держать в руках. – Все должно быть решено именно сегодня. – Он взглянул на Бухарина, который задумчиво поскребывал бородку. – Мы знаем мнение тех членов ЦК, которых здесь нет. Среди них сторонники и той и другой точек зрения. Я предлагаю… – Он упорно смотрел на Бухарина, который все еще был занят бородой. – Я предлагаю два таких голоса присоединить к голосам тех, кто настаивает на мире, и решить спор. Или же… должны подчиниться те, кто в меньшинстве, – взглянул он на Ленина и закрыл глаза, взгляд Ленина все еще был непримиримо жесток,

– Меня формальная сторона предложения не смущает, – подал голос Свердлов, он подошел к вешалке и, сняв кожанку, накинул на себя. – Мы знаем точку зрения тех, кто не смог быть сегодня, надо причислить их голоса и решить… Лев Давыдович, – обратился он к Троцкому, – я не могу с вами согласиться: нельзя откладывать решение вопроса даже до завтрашнего утра.

– Нельзя, нельзя, – замахал погасшей трубкой Сталин. – Надо сказать прямо, по существу: немцы наступают, у нас нет сил, пора сказать прямо. – Сталин отрицательно повел трубкой и положил ее перед собой. – Нет сил. – подчеркнул он и отодвинул трубку, отодвинул брезгливо, будто не держал ее во рту.