Дизель и танк

По пустынным утренним улицам мы доехали до здания ВСНХ за полчаса до начала. У входа уже толпились люди — технические специалисты в потертых пиджаках, журналисты с фотоаппаратами, рабочие делегации в праздничных косоворотках.

В вестибюле меня встретил Величковский, его пенсне поблескивало в свете массивных люстр:

— Все готово, — шепнул он. — Лаборатория подтвердила анализ проб металла. Полное соответствие нашим расчетам.

Большой конференц-зал ВСНХ постепенно заполнялся. Тяжелые портьеры на высоких окнах были раздвинуты, открывая вид на промозглую московскую весну. Под потолком тускло горели хрустальные люстры.

В первом ряду уже сидел Велегодский, представитель Рыкова, холеный, в безупречном костюме с искрой, поигрывая золотой цепочкой от часов. Рядом расположились иностранные участники пробега, Джонсон с неизменным блокнотом, эмоциональный Марелли.

В десять часов появился Орджоникидзе в простом темном кителе, за ним группа руководителей наркомата. Пятаков что-то оживленно обсуждал с Бурмистровым, постукивая карандашом по папке с документами.

— Товарищи! — председательствующий постучал графином. — Начинаем заседание технической комиссии по итогам автомобильного пробега…

Я оглядел притихший зал. Где-то в глубине мелькнуло напряженное лицо Бережного, рядом сосредоточенный профиль Звонарева. За широкими окнами накрапывал дождь, но в зале было жарко от множества людей и работающих батарей отопления.

Первым докладывал Бурмистров. Сухие цифры, технические характеристики, показатели надежности. Потом выступали иностранные участники. Марелли темпераментно ругал советские дороги, Джонсон сдержанно отмечал организацию пробега.

Наконец, председательствующий объявил:

— Слово предоставляется товарищу Краснову…

Я поднялся на трибуну, окинул взглядом притихший зал. Орджоникидзе что-то помечал в блокноте, его характерные кавказские усы чуть подергивались. Велегодский снисходительно улыбался, поблескивая пенсне. В глубине зала я заметил знакомую фигуру в потертом коричневом костюме. Рожков пришел лично проследить за развязкой.

— Товарищи, — начал я, раскладывая на кафедре документы. — Позвольте представить полный отчет о результатах пробега…

Первая часть доклада была чисто технической. Графики работы двигателя, показатели расхода топлива, статистика надежности узлов. На развешанных по стенам схемах синие и красные линии наглядно демонстрировали превосходство «Полета-Д» над иностранными образцами.

В зале становилось душно. Кто-то приоткрыл окно, впустив сырой весенний воздух.

За массивными шторами глухо громыхнул трамвай. На столе президиума поблескивал графин с водой, стакан в мельхиоровом подстаканнике чуть позвякивал.

— А теперь, товарищи, — я сделал паузу, — позвольте перейти ко второй части доклада. К той части, которая объясняет некоторые… странные события во время пробега.

По залу прокатился легкий шум. Велегодский перестал улыбаться, его холеные пальцы нервно теребили цепочку часов. Орджоникидзе подался вперед, забыв про блокнот.

— Прошу взглянуть на документы, — я достал первые фотографии и схемы, которые тут же начали передавать по рядам. — Перед вами доказательства спланированной диверсии против советского автопрома.

В зале стало так тихо, что слышно было, как потрескивают угли в печи у дальней стены. Через мутноватые стекла окон пробивался серый мартовский свет, где-то на карнизе тревожно ворковали голуби.

— Эти документы, — я поднял первую пачку бумаг, — показывают движение крупных денежных сумм через подставные конторы. Все они ведут к определенной группе лиц…

Велегодский привстал, его лицо покрылось красными пятнами. Пенсне на шелковом шнурке упало на лацкан дорогого английского пиджака.

— Позвольте! — выкрикнул он. — Это провокация!

— Товарищ Велегодский, — спокойно произнес я. — Думаю, вам будет особенно интересно взглянуть на подписи под этими документами.

Орджоникидзе нахмурился, его рука с массивным золотым перстнем замерла над блокнотом:

— Продолжайте, товарищ Краснов.

— А теперь, — я сделал знак, и двери зала открылись, — позвольте представить главных исполнителей этой операции…

В сопровождении двух сотрудников ОГПУ в зал вошли арестованные. Осунувшийся Колыванов, ссутулившийся Прижогин, бледный Щепотьев. Их шаги гулко отдавались в звенящей тишине.

Велегодский рванулся к выходу, но в дверях уже стоял Рожков. Его светло-серые глаза смотрели жестко и цепко.

— Прошу вас, — я кивнул Колыванову, — расскажите комиссии, кто давал вам указания по организации диверсии.

Бывший счетовод нервно поправил треснувшее пенсне:

— Указания поступали от товарища Брянцева через его секретаря. Нам предоставили точные чертежи машины и список уязвимых узлов…

В зале стояла гробовая тишина. Орджоникидзе хмуро разглядывал документы, его смуглое лицо потемнело от гнева. Пятаков быстро делал пометки в блокноте, время от времени переглядываясь с руководителями наркомата.

— А деньги? — негромко спросил я.

— Через контору Промбанка, — голос Колыванова дрожал. — По личному распоряжению Брянцева. Вот расписки.

Рожков неслышно подошел к Велегодскому:

— Прошу проследовать со мной. У нас есть несколько вопросов по вашей роли в этом деле.

Тот дернулся, но под цепким взглядом чекиста обмяк и покорно направился к выходу.

— Товарищи! — Орджоникидзе грузно поднялся. — Считаю, техническая часть заседания закончена. Успех советского автомобиля доказан не только результатами пробега, но и… — он выразительно посмотрел на дверь, за которой скрылся Велегодский, — теми методами, которыми наши враги пытались этому помешать.

В его голосе звучала плохо скрытая ярость. Все знали, что Серго не прощает предательства.

— Комиссия подготовит развернутый доклад товарищу Сталину, — Пятаков сноровисто собирал бумаги. — А с этим делом, — он кивнул на арестованных, — пусть разбираются компетентные органы.

Когда зал начал пустеть, ко мне подошел Джонсон. Его обычно невозмутимое лицо выражало искреннее уважение:

— Congratulations, Mister Krasnov. Вы победили… во всех смыслах.

За окнами робко проглядывало мартовское солнце. Где-то во дворе ВСНХ заводили мотор грузовики.