Для тебя я восстану из пепла

Горечь дыма перемешивается с горечью внутри. Если Лада в этом доме… Шансов нет. Ни единого.

Я падаю на колени, не обращая внимания на жидкую кашицу грязи вперемешку с золой. Вспоминается почему-то не Лада. Вспоминаются Аня и девочки. Я не смог их спасти, вот и Ладу не уберёг. Не имел права на это счастье, вот Бог или кто-то другой забрал её у меня. В назидание. В качестве немого укора за прожитую зря жизнь. За загубленные жизни. За то, что я никогда не любил жену, как должен был. Как любил Ладу.

Где-то за спиной воет Бимо, кто-то кричит. Но боль оглушает. Я немею, впадаю в оцепенение, мечтая лишь об одном – сдохнуть, чтобы не чувствовать этой боли. Чтобы не жить с осознанием, что встреча с Ладой не была наградой. Что с самого начала я был прав: судьба не оставляет вторых шансов.

Мужики начинают забрасывать пламя снегом. “Это бесполезно,” – хочу сказать я, но губы не слушаются. До меня даже не сразу доходит, зачем они делают это. Они не пытаются спасти Ладу. Они останавливают огонь, чтобы он не перекинулся на деревья.

Проходит несколько минут или несколько часов, прежде чем передо мной остаётся лишь дотлевающие обгоревшие брёвна и доски. Я взираю на абсолютно бессмысленные действия: спасатели отряда зачем-то слаженно разгребают завал.

Я не могу заставить себя подняться. Не могу им помочь, потому что сам вид пепелища снова и снова возвращает меня сразу в две реальности, в прошлое, когда в пожаре погибла моя семья, и настоящее, этот огонь, забравший у меня Ладу.

Тогда я так и не смог вернуться к работе в пожспасе. Помню, как приступил к работе спустя несколько недель после гибели семьи, но так и не смог войти внутрь горящего дома. Смотрел на огонь, слышал детские крики изнутри, но застыл, видя перед глазами лишь мёртвых Аню, Алю и Яну, и всё думал: кричали ли мои девочки, успели ли испугаться или ушли тихо стараниями своей матери?

Вернувшись тогда со смены, где на счастье никто не пострадал благодаря работе моей бригады, мне предложили отпуск. Я пил беспробудно, уволился со службы, заблудился в своём горе. Проклинал Ладу, виня её во всех бедах. Так продолжалось, пока мать не слегла. Только это и привело в чувства. В заботах о матери после инсульта на стакан не оставалось времени. Я продал свою квартиру и перебрался к матери. Она протянула около двух лет. Похоронив её рядом со своей семьёй, я собрал вещи и попросился в Алтайский псо в надежде, что горы меня исцелят.

Но исцелила меня Лада. Именно её появление вернуло меня к жизни. Именно рядом с ней я начал снова дышать, чувствовать, любить, снова испытал желание жить. А теперь её больше нет.

Я медленно поднимаюсь, отвязываю Бимо. Дома у меня имеется запас огненного пойла, как раз на этот случай. И теперь он точно наступил.

Но пёс упирается. Совсем, как в тот день, когда я обнаружил сорвавшуюся со скалы Ладу. Это воспоминание злит, и я с силой тяну поводок на себя. Бимо оскаливается и бросается на мою ногу. Такое у нас впервые. Опешив от подобного выпада добродушного пса, я выпускаю из рук поводок, и он устремляется на поляну. Рыскает в снегу, метрах в пяти-семи от пепелища, да так усердно, что я начинаю волноваться.

Подхожу ближе, с интересом поглядывая на пса. Он пытается раскапывать лапами снег, и я сгребаю его руками, незнамо зачем начиная помогать.

– Если там чьи-то кости, пущу тебя на котлеты, – глухо предупреждаю его. В ответ он одаривает меня таким взглядом, словно я распоследний кретин. Засмеялся, если бы я ещё мог, ей-богу!

Я добираюсь до стылой земли. Бимо ложится на прошлогоднюю траву и громко, протяжно, просто невыносимо, скулит.

Я припадаю к земле и думаю, что спятил окончательно, ведь откуда-то снизу, тихо, едва слышно, до меня долетает голос Лады: “Я здесь! Помогите!”

Я бросаюсь к пепелищу, чтобы отыскать хоть что-то, пригодное для копания. Подбираю одну доску, другую. Осматриваю, с досадой отбрасываю в сторону.

– Глеб, что ты делаешь? – спрашивает Колян.

Я лишь отмахиваюсь:

– Копать надо. Лада где-то под землёй. Я слышу её.

– Ты смотри-ка, ай, да Ванёк, ай, да молодчик! – смеётся Николай. – Я думал, брешет про погреба.

– Какие погреба?

– Ну, вахтёры, мол, огромные погреба себе сделали, чтобы еда и водка в тепле не хранились. Вот те крест, младой так и сказал: ежели Влада наша была в доме, то могла в погребе спрятаться и выжить, надо, говорит, разгребать.

– Долго, – протягиваю я. – Копать быстрее.

– Погоди, Денисыч, – тормозит меня Колян. – А если грунт посыпется прямо на неё? Копать опасно. Это без воздействия погреб не осыпался, а коли от неловкого движения трещина пойдёт, да всё рухнет?..

– Ты прав, – киваю я. – Значит, нужно разгребать.

Присоединяюсь к мужикам. В свете фонариков получается медленно и не особо ловко, учитывая мою спешку. Схватившись за очередное бревно, я напарываюсь на гвоздь, который глубоко входит прямо по центру ладони рабочей правой руки, но я заверяю спасателей, что решу проблему самостоятельно, лишь бы никто не отрывался от работы. Ладе помощь нужна куда больше, чем требуется мне.

Сцепив зубы, я резко отрываю руку от бревна, снимая себя с гвоздя, расстёгиваю куртку и отрываю кусок рубашки, кое-как перевязываю кровоточащую рану – не до этого!.. – и снова приступаю к разбору.

Все грязные, замудоханные и взмокшие от трудной работы, мы всё же добираемся до сгоревших полов и отыскиваем заваленный лаз в подпол. Ещё немного усилий, и Ванька, как самый лёгкий и молодой, свешивается вниз и светит в глубину фонариком.

– Есть кто живой? – кричит он.

Секунды пронзительной тишины кажутся мне вечностью, пока где-то совсем рядом не слышится дрожащий голос Лады.

– Вы нашли меня!.. Слава богу!.. Думала, окоченею тут насмерть!

Я порываюсь было вперёд, но Колька кивает на пораненную руку:

– Не геройствуй, только хуже ведь будет.

С досадой киваю, ведь он чертовски прав. Не удержу ещё, не стоит так рисковать.

Николай с Иваном, пока их держат и страхуют остальные мужики, за руки вытягивают Ладу. При виде её, целой, живой, абсолютно невредимой, я, кажется, переживаю долбанный катарсис и обрушиваюсь на колени, начиная рыдать от облегчения.

Бимо ошалело носится от меня к хозяйке, пока она медленно не опускается, усаживаясь прямо на меня. Обнимает крепко, покрывает поцелуями перепачканное сажей лицо.

– Глеб, – зовёт тихо. – Глебушка, всё в порядке. Всё хорошо. Ты нашёл меня. Ты меня спас.

– Я думал, что потерял тебя, Мармеладка. – глухо шепчу в ответ. – Я думал, что навсегда потерял тебя. Что не уберёг. Что не успел.

– Я же обещала, что никогда тебя больше не оставлю, Глеб! – заливается слезами Лада. Теперь я целую её, убирая губами крупные слёзы. – Я знала, что должна выжить, что должна вернуться к тебе. И я вернулась. И я всегда буду возвращаться, куда бы не ушла. Для тебя я всегда буду рядом, куда бы ты меня не повёл. Для тебя я восстану из пепла, если придётся. Но никогда не оставлю тебя одного.