Дневник, 2004 год

В воскресенье по весеннему пустому шоссе рано приехал в Москву, и вечером мы с В.С. пошли на спектакль Театра русской драмы из Риги. Год латышской культуры отменен, но театр, которому исполнилось 120 лет, — в России. Латыши привезли два спектакля — чеховский в постановке Петера Штайна, получивший, несмотря на любовь наших СМИ к Риге, отрицательную в целом прессу, и спектакль «Соло для актрисы с оркестром». Практически два с половиной часа на сцене Раймонд Паулс за фортепьяно, а также несколько актеров и актрис, постоянно поющих легкие песни — здесь как бы и музыка к фильму Феллини «Ночи Кабирии» (не совсем та, скорее это музыка Паулса), и музыка, связанная с Парижем, намек на «Дамское счастье» Золя. Самое главное, конечно, что есть там замечательная актриса Вероника Плотникова, обладающая поразительной музыкальностью. Грациозна, молода и талантлива. Вроде бы она училась в «Табакерке», но, глядя на неё, я вспоминал Марлен Дитрих… Всё это пересказать невозможно — начинаешь ощущать полную жизнь, все становится светло и ясно. Это какой-то доступный и в то же время возвышенный вид эстрады, когда эстрада становится вровень с крупнейшими открытиями в музыке. Там был еще очень интересный певец Евгений Щур. Зрительный зал не был набит, но всё воспринималось с огромным энтузиазмом. Спектакль сегодня шел последний раз, и я, не видя в партере никого из звезд, поинтересовался: а были ли на представлении Пугачёва, Леонтьев, Киркоров, Вайкуле и все те, кто пел песни Паулса и с этими песнями обрел славу? Нет, никого не было. Не помню, написал ли я, что нас позвала Наташа Басина, та самая Валина знакомая из Риги, которую мы знаем уже тьму лет? Я еще помню, как она 7 ноября отправляла меня из холодной Риги, когда умирал мой брат.

Но — к Паулсу и к нашим артистам. Будь моя воля, я бы в принудительном порядке согнал в этот зал Вахтанговского театра всю нашу действующую эстраду, усадил бы в первом ряду ленинградца Шевчука, а на галерку — Киркорова, Пугачеву и Моисеева и всех выступающих с ними и заведующих ими — и заставил бы их смотреть и слушать этот спектакль. Я, конечно, понимаю, что все они таланты, но протянуть два с половиной часа, как это делает талантливая девочка Вероника Плотникова, — ни у одного из них пороху не хватит.

На обратном пути к машине перешли Арбат. Толпа, битые бутылки, Бродвей, как назвала эту улицу наша пресса 20–30 лет тому назад… Каждый из проходящих держит в руках по бутылке, с пивом ли, с минеральной водой, не знаю. Те, у кого не хватает средств на клуб, театр, концерт, ходят оттягиваться сюда. Пьяные солдаты.

12 апреля, понедельник. Поздно вечером позвонил Сережа Арутюнян. Как писали газеты, совсем недавно он получил премию, которая называется «Знак Б.Пастернака», ее учредил Андрей Вознесенский. Вокруг Вознесенского всегда много ложнотеатрального. По телевидению показали, что даже свеча горела на сцене. На сей раз лауреатов было восемь человек. Но все не об этом. Сережа, милый мальчик, позвонил, чтобы поблагодарить за юность в институте, за атмосферу, за все, что в институте происходило. Такие минуты мне, старому ректору, забыть трудно.

Весь день занимался конференцией, собирал ответы на свои письма, провел совещание по распределению обязанностей. Встреча участников, регистрация, расселение, программа, обед, кофе-брейк и прочее и прочее. Распределил по участкам проректоров. Много занимался и организацией подарка для Н.Ю. Дуровой. Ей исполняется 70 лет, и она прислала мне приглашение. Я решил, что уж всяких покупных разностей у нее будет, значит надо придумать что-нибудь оригинальное. Отыскали в архиве ее личное дело пятидесятилетней давности и сделали цветную копию. Долго печатали, потом переплетали, оформляли, искали коробку. Старые личные дела вообще дают много материала.

По факсу пришла следующая депеша:

Николай Переяслов

Сергею Николаевичу Есину — на известие о награждении его орденом «За заслуги перед Отечеством»

Настанет день — и человечество

всех вознесет превыше Шивы.

Но хочется, чтоб и Отечество

ценило нас, пока мы живы.

А потому я очень рад,

Что Вам достался сей наград!

Поздравляю!

13 апреля, вторник. Семинар. Читали и обсуждали небольшой рассказ Антона Соловьева. Я довольно сильно волновался, потому что мала площадка для анализа, а сам рассказ похож и на небольшое эссе или просто ландшафтную зарисовку. Молодой человек путешествует один по Алтаю. Я скорее чувствую, нежели понимаю, что рассказ значительный. Возможно, его главное свойство — это щемящая взрослость, раннее созревание и чувств и мыслей. Это рассказ философа, мысль которого еще и неуловима, но она бьется и существует. Для анализа мне не хватало аналогий и подобных текстов. Это еще и страничка дневника.

И тут я вспомнил такие вещи Стендаля, как «История живописи в Италии» и «Рим, Неаполь, Флоренция». Вот дневники, писанные взахлеб, почти как болтовня, до сих пор читаются как захватывающий роман. Уже и костей тех красавиц и герцогинь нет и в помине, все истлело, а оторваться от книжки невозможно. Но, может быть, это мои воспоминания сорокалетней давности. Достал с полки Стендаля, принялся читать, опять не могу книжку закрыть. Но, к сожалению, времени не было, из самого начала книги достал три цитаты, и этого, собственно, было достаточно для семинара. Литература по своему обыкновению повторяет свои ходы.

Дальше было делом техники разговорить ребят, создать атмосферу. Кстати, у меня на семинаре был Алексей Павленко из штата Колорадо. Он опять привез в Москву несколько студентов. Потом, когда мы с ним обедали, он сказал. что работает преподавателем 13 лет и понимает, чего стоит подобная атмосфера на семинаре.

К трем часам поехал на юбилей к Наталье Юрьевне Дуровой. Это было замечательное зрелище и увлекательнейшее действо. Оно воспринималось двояко, как на него посмотреть. По существу, Дурова со своими зверями, в своих шляпах и казакинах, со своей лексикой и манерой говорить а здесь, конечно, свой стиль делает огромное дело, вызывая у детей любопытство к животным, и показывает, какого рода отношения можно иметь с братьями нашими меньшими. С другой стороны, все это немножко вне детской психологии, смешно, наивно, навязчиво, саморекламно. Но это опять стиль. В общем, все было замечательно, меня тоже записали в череду выступающих, но слово давали с большим разбором, людям исключительно нужным. Я сидел и немножко злился, хотя и получал удовольствие от слонов, птиц, воронов, собак, Л.И. Касаткиной, выехавшей в кабриолете, в который была запряжена борзая. Готовил свою немножко ироничную речь, наблюдал за Н.Ю., ее домочадцами, обслугой, прихлебателями и прочими. Ей, конечно, было тяжело, она играла спектакль собственного юбилея. Сцены были уморительные. Сидевший рядом цветоносец и подаркодержатель С.П. помирал со смеху. Одновременно мы фантазировали, какую уморительную повесть можно сочинить о юбилее.

Начался вечер с выхода верблюдов, со Сличенко, которому уже не так легко петь, с реплики, что даже «верблюды становятся на колени перед интеллигенцией». Из моей непроизнесенной речи: «на то она и интеллигенция, чтобы перед ней никто на колени не становился». Через три часа после начала церемонии, закончившейся немыслимым апофеозом, наступил долгожданный фуршет. Там тоже были смешные наблюдения.

Подарка мы так и не подарили, цветы оставили в буфете. Ну, не захотел я пробиваться к имениннице.

14 апреля, среда. В десять часов в большом зале на заочке открылась международная научная конференция: «А.С.Хомяков — мыслитель, поэт, публицист». Конференция посвящена двухсотлетию со дня рождения. Только программа занимает сорок страниц текста, чуть ли не сотня докладов и более двухсот гостей. По крайней мере зал был полон под завязочку. За полчаса до этого пришел Юрий Иванович Бундин, мы с ним поболтали у меня в кабинете. Еще вчера я нашел в подробной статье о Хомякове в старой Брокгаузовской энциклопедии замечательную цитату из Герцена. Вот, наконец-то пригодился мне щедрый подарок Сережи Кондратова к моему 60-летию. Цитата была не апологетической, но вполне уместной для московского Герценовского дома.

На открытие, как люди вполне точные и определенные, приехали В.В. Федоров, директор Ленинки, В.К. Егоров, ректор Академии госслужбы. Я обоим очень благодарен, но их предложил пригласить я, а если бы пошел по пути, предложенному Б.Н., то все было бы пожиже. (К сожалению, не приехал ректор Духовной академии владыка Евгений и, как я и предполагал с самого начала, не было В.Н.Ганичева.) Уже из их выступлений стала приоткрываться для меня, не слишком много знающего человека, фигура Алексея Степановича Хомякова, по своим масштабам сопоставимая с фигурой Ломоносова. Как всегда, я делал записи, которые, наверное, успею, если не забуду, перенести в текст Дневника.

К своей речи я как следует не подготовился, не сумел сосредоточиться и в президиуме, говорил общие слова; единственное, что меня спасло, это твердое ощущение того, как эту фигуру рассматривали в мое время. Впрочем, добрый В.К. сказал, что речь была нормальная и даже элегантная. Начинал я с того, что в недавно присланном мне из министерства списке московских высших учебных заведений наше, т. е. «институт», среди «академий» и «университетов» единственный. Так вот, начал я речь с того, что поделился своими сомнениями: надо ли нам было брать на себя юбилей Хомякова, может быть, стоило подождать, когда подобную конференцию возьмет на себя кто-нибудь из старших товарищей: МГУ, РГГУ, университет имени Шолохова?.. А потом поехало. Прозвучали к месту, дабы внести во все некий объективный оттенок, и герценовские слова: «Умъ сильный, подвижной, богатый средствами и неразборчивый на нихъ, богатый памятью и быстрымъ соображениемъ, онъ горячо и неутомимо проспорилъ всю свою жизнь… Во всякое время дня и ночи онъ былъ готовъ на запутаннейший споръ и употреблять для торжества своего славянского воззренья всё на свете — отъ казуистики византийских богословов до тонкостей изворотливого легиста. Возражения его, часто мнимыя, всегда осляпляли и сбивали с толку».