Дневник одиночки

Его голос разбил тишину, впервые за столько дней. Он удивленно произнес, что сто лет не видел таких телевизоров. Я мрачно взглянула в сторону стены, на которой висела допотопная плазма.

Вместо ответа я поблагодарила его за "помощь".

Он немного помолчал, а потом, резко развернув к себе лицом, вдруг схватил меня за шею. Мужчина требовал ответов. Дмитрий хотел знать кто я такая на самом деле. Вновь в его глазах разгоралась та искра безумной одержимости. Он не понимал, как мне удалось избежать смерти.

Не видя Тень, я бы тоже много чего могла подумать на счет чудесного спасения, но в тот момент я решила, что эгоизм здесь будет уместнее.

Без разницы, как он видел все это, мне было до смерти обидно.

Я хрипло просила отвалить от меня, идти другой дорогой.

Тогда он еще сильнее озверел. Даже не поняв, как мы преодолели несколько метров, меня с силой прижали к стене. Голова встретилась с обшарпанными обоями и я зашипела от боли.

Он рыкнул во весь голос, сотрясая воздух вокруг нас. Сказал, что никуда не собирается, пока я все ему не расскажу. Потом пошла полная ахинея, будто бы я - это его личное испытание. В один прекрасный момент моя память вернется ко мне и...и что?

Так я и спросила. В ответ услышала лишь "не знаю".

Они просто так ничего не делают. Они наблюдают за каждым шагом. Анализируют и вносят коррективы в жизни. Они... Они...Они.

Я ударила его по руке и мужчина спокойно её опустил. Я кричала, что меня достала эта его одержимость.

А что, если никаких Их не существует? Что, если мир и в правду рухнул и это никакая не проверка?

Да, мы потеряли близких, потеряли дом и все то, что мы так бережно оберегали. Мы потеряли чертов мир. И, конечно, хочется верить, что где-то там еще есть жизнь. Города не встали и человечество все так же смотрит в светлое будущее.

То же самое я и сказала ему. Естественно, Дмитрия это не убедило, но он и не стал меня разубеждать.

Ничего не тая, я пересказала все, что произошло прошлой ночью. Мне не ведомо, отчего лишь я вижу эти тени. Но теперь ясно, что с ума я не схожу. Они реальны и даже могут слышать нас и помогать. И ничего я ни о каких заговорах не знаю и, в общем то, знать не хочу.

Он внимательно слушал, задумчиво почесывая уже довольно отросшую бороду. Теперь она больше походила на мокрую мочалку. Змейки потемневших волос облепили его лицо. Ему совершенно было плевать на маленькие ручейки, стекающие по шее, телу, джинсам. Насквозь мокрому человеку уже без разницы все это. С плаща Дмитрия успела натечь на пол целая лужа.

Спустя несколько секунд молчания, он отвернулся и, наклонившись к рюкзаку, сказал, что нам лучше переодеться, чтобы не простынуть.

Я безрадостно усмехнулась. Будто бы я сама этого не видела.

Когда же мой спутник встал и протянул мне темный пакет с одеждой...не знаю, что на нас нашло.

Это было совсем не человеческое желание. Инстинкт. Абсолютно животный.

До моего сознания донесся звук упавшего пакета, а потом разум отключился.

Сейчас сижу и думаю, можно ли это считать изменой мужу?

Наверное, нет. Никаких трогательных чувств мы друг к другу точно не испытываем. У меня никого не было так давно, что можно сойти с ума, впрочем, как и у Дмитрия. Наша физиология такова. В этом мы похожи на животных.

Чуть больше пяти минут. Нам было достаточно обоим, чтобы сбросить напряжение. Никто никого не пытался впечатлить или что-то в этом духе.

Одежда уже высохла, а на землю спустилась ночь. Хорошо, что здесь есть плотные шторы и свет от настолько лампы не видно на улице. Впрочем,

мы запитали её от накопителя не на долго. Достаточно для того, чтобы просто разобрать вещи, оценить наше положение и прикинуть, что еще нужно и чего мы сможет добыть в этой глуши.

Тишина здесь успокаивающая. Дождь все так же барабанит по стеклу. По-моему он только усилился. Тварей не слышно. Теней не видно.

Записи 20-22

Запись 20.

На следующее утро я проснулась от сильной головной боли. Глаза щипало, тело знобило. Рука Дмитрия на моем лбу показалась ледяной. Левое предплечье при каждом движении взрывалось такой болью, что в глазах тут же начинало темнеть. Раны сильно воспалились и надулись. Две багряные линии заметно разрослись с вечера. Даже от легкого прикосновения моего спутника я вскрикивала и готова была падать в обморок.

Как ни странно, Дмитрий решил, что лучше нам пока остаться на месте, ибо дальше продолжать путь в таком состоянии будет попросту опасно для моей жизни. Хотела бы я сдерзить, что еще недавно ему было плевать на мою жизнь, но не вышло. Он сказал, что раны срочно следует продезинфицировать, а мне принять антибиотик.

После Конца мы сильно отошли назад во всем и никак не видится возможным хоть как-то сдвинуться с той низины упадка, куда мы угодили по своей же ошибке.

Я не уверена, что раньше переживала подобное. Вообще хоть кто-то в том счастливом мире страдал от воспаления такого характера? Опять же, не уверена.

Дмитрий молча ушел, оставив меня на маленьком, потрепанном диванчике, окрашенном старыми коричневыми пятнами. К тому времени меня уже не волновало, ушел он за лекарствами или просто бросил, я хотела только спать. Накрывшись нашими плащами и вонючим пледом, чудом найденным спутником в доме, я лежала на боку и смотрела в одну точку.

Всякий интерес к миру пропал, в голове бродили странные полу мысли-полу догадки. Ощущение времени пропало, тело изредка мелко трясло. Было одновременно и холодно и жарко. Мне мерещились тени. Сотни холодных и галдящих черных клякс чего-то требовали. Мне не удавалось пошевелить даже пальцем, чтобы хоть как-то отгородиться от них. Жар сильно сковал меня, будто накладывая на каждую мою клеточку тяжелый груз. До сих пор не знаю, спала я или нет. Мне много чего мерещилось и бесконечные разговоры десятков людей, сливающиеся в волну шума, и чьи-то руки, требовательно трясущие меня за плечи, и монстры, сидящие возле меня. Точнее, я ощущала на себе их пристальные взгляды, знала, что за мной следят. Постоянно ощущала чье-то незримое присутствие.

Сколько все это длилось, мне не известно. Но когда я более-менее осмысленно смогла открыть глаза и осмотреться, то была уже ночь или поздний вечер.

Скорее всего, температура перестала расти, и меня больше не знобило, а выжигало изнутри. Собственное дыхание огненной сушью отдавалось во рту и в носу. Голова кружилась и была тяжелой.

Отчего-то входная дверь была распахнута настежь, и я даже не смогла испугаться – так ужасно себя чувствовала.

Затем последовало несколько попыток подняться, третья стала успешной. Около десяти минут неспешных шажков вдоль стены с передышками и сгорбленной спиной и вот я была уже у выхода. Неожиданно прохладный ветерок заставил меня поежиться. Никакого запаха в нем я не различила. Никакой тишины – в шах стучало собственное сердце. Ни одного огонька, кроме тех, что светили с черного неба. Звезды бесстрастно подглядывали за нашей никчемной и умирающей планетой.

Ни Дмитрия, ни Тварей, ровным счетом никого. И тогда я решила, что обо мне забыли, задвинули и забросили в дальний угол, оставив подыхать от горячки.

Дверь показалась мне пятитонной махиной. Слишком долго я тянула на себя ручку, безуспешно пытаясь закрыть её. Раненная рука онемела, пальцы сделались неподвижными, закостеневшими. И больше боли я не чувствовала.

Не помню, как потеряла сознание, и где это случилось, но когда в следующий раз я открыла глаза, то увидела Дмитрия и пробивающееся сквозь дырки в плотных шторах солнце. Пылинки в ярких его лучах будто играли в догонялки, или все это скорее походило на танец. Я долго в молчании следила за этим танцем, приходя в себя, собираясь с мыслями. И мой спутник так же не нарушал общей тишины, а просто смотрел куда-то в сторону.