Дневник одного тела

Этот паренек всегда был отчаянным (это же надо – удалить все зубы мудрости за один раз!), но умел с достоинством переносить последствия своего безрассудства. И дипломат он был решительный, смелый, единственный в своем роде, я больше таких не знаю.

* * *

67 лет, 4 месяца, 13 дней

Суббота, 23 февраля 1991 года

Когда я поворачиваюсь на бок, занимая определенное положение, которое теперь, учитывая многолетний опыт, нахожу без труда, то чувствую, как сердце начинает биться в глубине моего уха, на которое всем своим весом давит голова. Негромкое равномерное постукивание, дружеская поддержка, успокаивающие звуки, под них я засыпаю с самого раннего детства, и их не в силах заглушить даже мой тиннитус.

* * *

67 лет, 9 месяцев, 5 дней

Понедельник, 15 июля 1991 года

Грегуар – большой шутник. Они с Филиппом, его школьным приятелем, поехали на уикенд к Тижо. И не нашли ничего лучше, как натянуть на унитаз прозрачную пленку, которую взяли на кухне. Рано утром Тижо, сонный, со слипающимися глазами, поднялся с постели, чтобы пописать. Результат ясен – потоп, крики. Мальчишкам попало, конечно, но Тижо до сих пор смеется, когда вспоминает эту историю.

* * *

67 лет, 9 месяцев, 8 дней

Четверг, 18 июля 1991 года

Одна из любимых шуток Грегуара: Я иду по коридору, как вдруг из какого-то укрытия появляется рука с моей собственной фотографией и преграждает мне путь. Разумеется, я вздрагиваю. Из чего Грегуар делает вывод: Бедный дед, ты такой страшный, что сам себя пугаешься! Согласно ритуалу, я должен за ним погнаться, поймать его и в отместку щекотать, пока он не запросит пощады. После чего я разглядываю фотографию. И каждый раз поражаюсь одному и тому же: чем она новее, тем труднее мне себя узнать. А вот если фотография старая, я тут же вижу, что это – я.

Последний снимок Грегуар сделал и отпечатал собственноручно недели две назад. Чтобы признать на ней себя, я вынужден восстановить всю сцену (молниеносно, конечно, но все равно – восстановить): Мерак, библиотека, окно, тис, день, кресло, в кресле – я, слушаю музыку. Судя по твоей трагико-меланхолической физиономии, это наверняка Малер. Смотри-ка, ты, оказывается, можешь по выражению лица угадать, какую музыку человек слушает? Конечно. Вот когда ты слушаешь этого поляка, как его, Пендерецкого, ты похож на брошенный кубик Рубика.

* * *

67 лет, 9 месяцев, 10 дней

Суббота, 20 июля 1991 года

Грегуар, кроме всего прочего, считает, что музыку я слушаю мало. Ты зря лишаешь себя такого «физического причастия», дедушка (sic). На, прочитай вот это. И сует мне под нос какой-то испанский текст, который прислал ему друг по переписке Хоакин Солано.

...

«Человек подобен сложному музыкальному инструменту, уникальному, тонко настроенному. Каждый атом, каждая молекула, каждая клетка, каждая ткань, каждый орган его тела беспрерывно генерируют частоты, соответствующие его физической и эмоциональной жизни. Человеческий голос, будучи индикатором телесного здоровья, устанавливает связь между людьми и космосом.

Тот, кто порождает красоту, играя на музыкальном инструменте, кто порождает музыкальную гармонию, постигает изнутри, что есть истинная гармония – гармония человека».

Маэстро Хосе Антонио Абреу

[31]

.

* * *

67 лет, 9 месяцев, 17 дней

Суббота, 27 июля 1991 года

Три часа просидел в шезлонге, читая детектив, и едва поднялся, тяжело опершись о подлокотники. Ноги затекли, больно. Несколько секунд было такое ощущение, что меня затерло во льдах. Мое тело становится препятствием между мной и окружающим миром.

Вспоминаю дядю Жоржа в последние годы: так и вижу, как он сидит в кресле и болтает обо всем и ни о чем, глаза сверкают, руки порхают, как стрекозы. Точно такой, каким был в сорок или пятьдесят лет. Но как только он поднимался, слышно было, как трещат его колени, спина, бедра. Сидя – молодой человек, стоя – согбенный старик, скривившийся от боли и ближе к концу попахивающий мочой. Но до конца сохранивший изящную способность не принимать ничего всерьез. С возрастом, говорил он (цитируя не помню уже кого), неподвижность суставов становится «беглой».

* * *

67 лет, 9 месяцев, 18 дней

Воскресенье, 28 июля 1991 года

И все же, откуда у меня это чувство неизменности? Все портится, приходит в упадок, но радость бытия никуда не девается, она постоянна. Я размышлял об этом вчера, когда смотрел на шагавшую впереди меня Мону. Мона и ее «королевская стать», как говорит Тижо. За те сорок лет, что я иду за ней, ее тело, конечно, отяжелело, потеряло гибкость, но – как бы это сказать? – оно отяжелело вокруг ее походки, которой как раз ничего не сделалось, и я по-прежнему испытываю огромное наслаждение, когда смотрю, как идет Мона. Мона и ее походка.

* * *

68 лет, 8 дней

Пятница, 18 октября 1991 года

Один из подопечных Тижо, бывший легионер, потерявший ногу в Алжире, зашел к нему на костылях. А где твоя искусственная нога? – спрашивает Тижо. Тот мнется, не говорит. Запасшись терпением, Тижо выслушивает путаный рассказ, к концу которого становится ясно, что имела место попойка, а потом семейная ссора, и после очередной затрещины супруга хлопнула дверью. Свалила то есть и унесла с собой протез! Как ты думаешь, спрашивает меня Тижо, какое заключение сделал из этого мой легионер? (Ну, честно говоря…) Так вот: Наверно, она и впрямь меня еще любит, раз прихватила мою ногу? И во всем этом Тижо видит не идиотизм, а неутолимую жажду быть любимым.

* * *

68 лет, 3 месяца, 26 дней

Среда, 5 февраля 1992 года

Больно в щиколотке. Сходил к ревматологу, тот направил меня к ортопеду, которая, осмотрев мои ступни, заявила: Танцевать вы, конечно, не умеете. Я согласился. Ничего удивительного, подошва вашей правой ноги имеет только три точки опоры (показывает), а должна опираться на всю плоскость. Таким образом, оказывается, что моя неспособность к танцам, которую я всегда объяснял своим недостаточным «воплощением», имеет банальную механическую причину. И тут я слышу свой голос, объясняющий ортопеду, что, тем не менее, занимался в юности боксом, играл в теннис и был непревзойденным игроком в вышибалы! Нелепость и смехотворность этой фразы производят внутри меня такой тарарам, что ответа ортопеда, возможно, чисто технического, я уже не слышу. Вышибалы! (О, Виолен!) Какого черта в шестьдесят восемь лет мне вдруг вздумалось выставить себя асом по вышибалам, когда и игру-то эту наверняка никто уже и не помнит? Размышляя об этом уже на спокойную голову, я снова представил себя на школьном дворе: вот я играю в эту игру, быструю, с такими жесткими правилами: надо уметь уворачиваться, уклоняться, где перехватить мяч, где схитрить, где сойтись в рукопашную, остаться в одиночку на поле и все равно разделать противника под орех, оказаться под обстрелом с обеих сторон и все равно выдержать – потому что ты должен быть ловким, боеспособным, непотопляемым. Ах! что за радость, что за чисто физическое удовольствие! Такой восторг! Каждая игра была для меня новым рождением. Вот это-то рождение я и прославляю, когда хвастаюсь своими непревзойденными успехами игры в вышибалы!