Дневник русского украинца: Евромайдан, Крымская весна, донбасская бойня

Я говорил что-то вроде:

– Хочу помочь людям Донбасса. Закупил лекарства для больниц Луганской области. Можете подсказать, как получить разрешение?

А они, будто роботы сотового оператора, отвечали:

– Извините, но это не моя обязанность…

Перебрасывали из кабинета в кабинет. Злила не бесперспективность даже, а само отношение: равнодушие к чужой беде, презрение к людям.

Севастопольцы толпились у кабинетов. Там, точно князьки-самодуры, восседали слизнеподобные коекакеры, оправдывающие своё существование канцелярской бессмысленностью, лицемерию и мракобесию которой поразился бы и Франц Кафка.

Эти менеджеры разозлили меня настолько, что я, человек, которого выгнали из боевых единоборств за излишнее миролюбие, готов был избить их прямо там, в пахнущих бессердечностью кабинетах. Пришлось ретироваться, чтобы не попасть под статью, с решительнейшим намерением никогда не возвращаться в логово слуг Уфира.

После скитаний по кабинетам МЧС и Минздрава я обратился к муниципальной власти. И получил в ответ профессиональный, отточенный десятилетиями игнор, разбавленный жамканными обещаниями.

Но машину мы всё-таки загрузили. С логистикой мне помогли в Совете министров Крыма, спасибо, заверив, что все документы в наличии, присоединив к единому гуманитарному конвою. Туда вошли некоторые крымские организации и частные лица, регулярно возившие гуманитарку в Донбасс. Совмин решил объединить их и отправить всех вместе.

Благое намерение, кончившееся печально: руганью, разделением и бессрочной остановкой на границе. Нужных документов ни у кого, конечно же, не оказалось. Застряли все. В Изварино, Куйбышево и Должанке.

Я остался с крымскими казаками и донбасскими активистами, пять дней пробыв вместе с ними. Так, словно попал в малобюджетный ремейк «Дня сурка»: изо дня в день звучали бронебойные обещания, вспоминались авторитетные знакомые, но мы оставались на месте. Казаки спали в воскресной школе церкви, куда нас пустили, прямо на партах, а я, завернувшись в одеяло, в салоне «Газели», где ночью замерзала вода.

– Вот и что думать после этого? – суровились казаки. – Помочь хотим, а нас не пускают. После такого ещё десять раз подумаешь: ехать или не ехать…

И действительно, малодушная идея оставить поездку, сдать груз в благотворительные организации несколько раз возникала, но тут же обрывалась мыслями сначала о людях, которые ждут, нуждаются, а после о тех, кто помог собрать лекарства.

Моё холодное, болезненное ожидание закончилось, когда я, не выдержав дёрганых нервов и пустых разговоров, загрузил коробки в нанятый «бусик» и решил сам прорывать границу. Меня уверяли в том, что это дурная, бесперспективная затея, которая либо кончится ничем, либо чревато. Но всё срослось, всё получилось. Опять же благодаря людям, как правило, незнакомым, которые буквально на себе переносили медпомощь Донбассу. Благодаря им мы прорвали блокаду и ночью, миновав блокпосты, въехали на Луганщину.

Когда я передавал гуманитарную помощь адресатам, слыша, чувствуя, видя, насколько мирные люди в больницах и детдомах рассчитывают на неё, то чувствовал исполненность некоей высшей миссии. Да, звучит высокопарно, согласен, но так действительно было. Чувство долга, чувство ответственности перед своим народом – вот что наполнило мою душу, сердце тогда. Тем мартом жизнь воскресала в Донбассе, и мы, собравшие помощь, были немного причастны к этому.

Ещё была злость. На тех, кто, декларируя помощь, спасение, кощунствуя в беспринципной лжи, паразитировал на горе и утешении.

– По телевизору показали, как в Дебальцево зашло сто тонн гуманитарного груза, – сообщила мне по телефону жена, а измождённые, с вынутым нутром люди на местах не понимали:

– Где эта колонна? Покажите нам…

И я, как и они, жаждал увидеть её. Особенно после того, как обнаружил гуманитарку в Краснодарской, Ростовской, Харьковской областях – ею торговали там, подчас даже не снимая маркировки. И так зарабатывали. Раз консерва, два, три, тысяча – и есть машина. Бизнес – на голоде, войне, смерти, болезни. Всадники Апокалипсиса, запряжённые в кареты жиреющих мерзавцев.

Да, конечно, были и объективные причины для перекрытия границ. Когда фура с гуманитарной помощью заезжает в Снежное, скидывает борта и устраивает торговлю. Или когда под видом кислорода для детей – «срочно, срочно, надо помочь!» – провозят кислород технический, для резки танков. Или когда организовывают наркотрафик, в котором заняты и ватники, и укропы, действующие, несмотря на бои и разногласия, заодно, ведь война войной, а бабло – по расписанию. Грустно, когда вокруг одни стервятники и ни одного пеликана.

«Когда мне говорят, что мы вместе, я помню, больше всего денег приносит груз 200», – пел Борис Гребенщиков о чеченской войне. Я был мал, когда она начиналась. Но мне досталась другая война. Отвратная, гадкая. На моей земле. Против моих сестёр и братьев. И я должен быть с ними, должен помочь им. Именно с таким чувством я вернулся из Донбасса, где «родина, как свинья, жрала своих сыновей».

А у меня две родины, так получилось. И каждой я благодарен. И у каждой при этом – странные гастрономические пристрастия.

Наверное, чтобы отделить любимое от ненавистного, нужно принять и то и другое, а дальше руководствоваться образом здравых словес, прощаясь с прежней Родиной, которая уже никогда не будет прежней.

Год с Крымской весны. Гадкий, сумбурный, но научающий.

Щит спасения, щит добродетели О чувстве мира, оставшемся от поездки в Донбасс

19.03.2015

Главное моё впечатление и удивление от последней поездки в Донбасс – я был в городах и сёлах Луганской области с гуманитарной миссией – это доминанта мира, царящая там.

Да, вот обугленный танк на обочине Первомайска. Вот обстрелянный, повреждённый дом в Луганске. Вот воронки от снарядов по пути из города Ровеньки. Они есть, конечно, их хватает в достатке, этих следов, шрамов войны. И в глазах людей – страдание, боль, отчаяние. Многие из них, нуждаясь, просят милостыню. Другие скитаются по призрачным улицам молча, тенями, воспитанные так, что не приемлют любое, как им кажется, унижение. Есть и третьи: гниющие заживо, нет лекарств, нет возможности, дабы помочь им. Ты заходишь в дом к такому больному, и смрад смерти парализует тебя, наваливаясь стеной. Не знаешь, что говорить, как смотреть. Страшно.