ДНК неземной любви

Все как обычно в таком случае – дополнительные наряды, патрули, проверка подучетного контингента.

Пяти часов Катя ждала с таким нетерпением! Если этот Кадош... этот маньяк явится в морг на опознание тела, и они возьмут у него образцы для генетической экспертизы, и ловушка захлопнется, и все совпадет, то... То это будет такой успех, такая профессиональная удача! А что, собственно, Лилька сделала для этого? Ей просто повезло на этот раз или же она так грамотно выстроила все поисковые мероприятия, что практически за двое суток раскрыла сложнейшее дело...

Нет, получается, что заслуга МУРа тут небольшая. Если это действительно Савелий Кадош, то он сам засветился. Причем практически сразу. Зачем? С какой целью? «Открывается гнев божий на всякое нечестие». О каком нечестии идет речь?

Однако в пять часов ничего такого не произошло. От допроса же Саввы Кадоша у Кати осталось сложное, почти неприятное впечатление – как будто в висок вам входит тупое сверло и ворочается там, ворочается, ворочается...

Возможно, он обладал гипнотическими способностями – этот высокий стройный мужчина в черной футболке и джинсах, со слегка одутловатым, но довольно красивым лицом и большими темными глазами. Взгляд их в какую-то секунду был тяжел и неподвижен, словно фокусировался на собеседнике, но уже в следующее мгновение в его глазах не читалось ничего, кроме равнодушия и легкого презрения. А потом вновь появлялась эта тяжесть – там, в глубине зрачков.

Катя и так чувствовала себя скверно после двух бессонных ночей и полного рабочего дня, а поприсутствовав на допросе Кадоша, вообще ощутила, что силы покидают ее.

Тело приемной матери Савва Кадош опознал:

– Это она.

Допрос происходил прямо в помещении криминалистической лаборатории, где через какое-то время судмедэксперт должен был приступить к вскрытию. В лаборатории находились следователь прокуратуры, эксперт Сиваков, капитан Белоручка, два крепких оперативника и Катя – у окна поодаль, чтобы не мешать и чтобы не так отчетливо видеть труп на цинковом столе.

В кримлабораторию Кадоша впустили одного, хотя приехал он на «Лендровере» не один, а в сопровождении троих молодых то ли приятелей, то ли охранников. Юноши лет восемнадцати, не больше, одетые в черное, смахивали на галок. Самому же Кадошу было здорово за тридцать.

– Н-на н-нормальн-ной т-тачке п-прикатил, – сообщил Кате тот самый лейтенант-заика, которому капитан Белоручка поручила звонить подозреваемому. – А т-то в п-прошлый р-раз, к-когда его п-по п-поводу н-несанкцион-нирован-н-ного п-проникновения в п-подземные к-коммун-никации т-тягали н-наши, они в-вот т-так к-компанией на к-катафалке н-на П-петровку п-прикатили п-по п-повестке.

– Это по поводу «черной мессы» в метро? – Кате было жаль лейтенанта до слез. Зачем идти в уголовный розыск заике? И для чего так длинно и так научно строить фразы, когда спотыкаешься на каждой букве? – На катафалке приехал? Прикололся, что ли?

– М-может, он и н-на б-бульваре п-прикололся, – мрачно ответил лейтенант. – Д-дважды.

– Да, это она, – Кадош произнес это спокойно, внимательно оглядев труп, а потом так же внимательно осмотрел кримлабораторию. – Как ее убили?

– Задушили, – по сравнению с его глубоким баритоном голос капитана Белоручки показался Кате тонким, почти детским.

Опять эта Лилькина метаморфоза! Сначала заику к подозреваемому подсылает, а теперь сама, как комар, пищит. Бдительность, что ли, так усыпляет? Все, мол, в милиции дураки или «приготовишки» – не бойся, наглей дальше, авось и раскроешься, выдашь себя.

– А что у нее с лицом?

– А вы сами не видите, Савелий Аркадьевич?

– Приятного мало. Это все? Я могу быть свободен?

– А вас что, не интересуют детали, подробности – например, когда и где ваша мать была убита?

– Вы же мне все равно ничего не скажете.

– Когда вы в последний раз виделись?

– Месяцев семь назад, она лежала в больнице, я ее навещал, – Савва Кадош медленно переводил взор свой с одного сотрудника на другого. Задержал взгляд на эксперте Сивакове.

– Вы не ладили с матерью? – продолжала спрашивать капитан Белоручка.

Он на нее не глядел.

– Много лет назад она выгнала меня из дому. Ну, выгнала и выгнала. Я ее прощаю... простил.

– Вы всегда знали, что вы не родной, а приемный сын?

– А вы уже тоже в курсе? – Савва невесело усмехнулся. – Вот видите, никаких тайн в славной семейке Кадош. До девяти лет я жил в детдоме, а потом у них. И она... мать никогда не уставала напоминать мне, что я им не родной.

– Но она вас вырастила, дала вам образование.

– О да, у меня никаких претензий... Делали из меня вундеркинда, я, конечно, старался, очень старался. Ну а потом все как-то обрыдло разом.

– Мы делали обыск в квартире в Большом Афанасьевском...

– В бывших совминовских хоромах? У матери пунктик был, что она неизлечимо больна, что все только и ждут ее смерти – особенно я... ну, чтобы стать в этих самых замшелых хоромах полным хозяином. Там уборная в стиле незабвенных семидесятых и еще совковые обои.

– А вы... не рады наследству? – вкрадчиво осведомилась капитан Белоручка.

– Я многое в этой жизни заработал сам и ни в чем сейчас не нуждаюсь.

– Что вы делали в ночь на среду? Где были, чем занимались?

– Так, были дела за городом.

– Где именно?

– На Рублевском шоссе.

– А конкретней?

– Не помню. При чем тут ночь на среду? Мать убили не более суток назад.

– Вы в этом уверены?

– Достаточно на ее тело взглянуть.

– Вы так хорошо разбираетесь в судебной медицине, чтобы судить о времени смерти?

– Достаточно хорошо.

– Неужели криминалистику изучали?

– Интересовался в свое время.

– Вы меня просто поражаете, Савелий Аркадьевич, – пропищала капитан Белоручка совсем уж каким-то невозможным голосом. – Вы меня восхищаете все больше и больше!

– Вы дурочку со мной не валяйте. По таким убийствам...

– По каким таким убийствам?

– По таким, – повторил Савва Кадош, – родственников всегда подозревают, если... если больше некого подозревать, если в вашей работе полный провал. Так вот, я не Нерон.