Дочь Востока. Автобиография

Мир-баба очень рассердился. Он хотел в Карачи позвонить, но телефон не работал. Утром я проскользнул мимо охраны, побежал в другой дом, позвонил бегум-сахибе. В деревне народ узнал, собрались у ворот Аль-Муртазы. Плакали. Кричали: «Джайе Бхутто! — Да здравствует Бхутто!»

Полиция их забрала.

Отца отвезли в тюрьму в Суккур, оттуда в тюрьму в Карачи, затем в тюрьму в Лахор. Зия не отваживался дать людям знать, где его содержат. На этот раз Зия решил полностью покончить с отцом. Снова вытащили тот же случай покушения на убийство. Но в этот раз Зия устроил все иначе.

6 ВОСПОМИНАНИЯ В АЛЬ-МУРТАЗЕ: СУДЕБНОЕ УБИЙСТВО ОТЦА

Март 1980 года. Часы и секунды бесследно исчезают песчинками в бездонных сломанных песочных часах Аль-Муртазы. Ощущаю себя как в могиле, вырытой в пустыне бытия. Мать большую часть времени проводит, раскладывая пасьянсы. Во мне растет беспокойство. Прошло уже пять месяцев. Сколько еще продлится заключение? Все зависит только от одного человека, все определяет Зия.

Правительство США с выбором определилось. С приближением весны стало ясно, что американцам в нашей стране милее военная диктатура, чем демократическое правительство. После советского вторжения в Афганистан и с ростом там военного присутствия СССР президент Картер в марте предложил Пакистану помощь на сумму в 400 миллионов долларов, но Зия отмахнулся от этой суммы, заявив, что это мелочь. Поток беженцев из Афганистана усиливается, а интенсивность гражданской войны там лишь нарастает, что, в свою очередь, обещает дальнейшее нарастание числа беженцев. Беженцы и советские войска у нашего порога вызывают скачкообразный рост иностранной поддержки. Пакистан выходит на третье место в мире по размерам получаемой от США помощи, после Израиля и Египта. Зия получил от Брежнева «рождественский подарок» — так окрестили средства массовой информации советскую оккупацию Афганистана. А мы с матерью остаемся заключенными Аль-Муртазы.

Санам прибывает с редким долгожданным визитом. Как обычно, ее сопровождает свита из тюремщиков и армейских офицеров. Даже дочери не позволено посетить мать, сестре увидеться с сестрой без надзора. Моя мать больна, у нее пониженное давление, она лежит в постели в спальне. Я прошу, чтобы встреча прошла в присутствии женщины-полицейской. Направляюсь в спальню. За мной шаги. Оборачиваюсь — капитан Ифтикар, один из армейских офицеров. Не верю своим глазам. Ни один мужчина, если он не родственник, не допускается на семейную половину. Некоторые мусульмане предпочитают умереть, чем позволить чужаку нарушить святость личных помещений.

— Даже тюремные правила предусматривают посещение женской камеры только женщиной-надзирательницей, — напоминаю я ему.

— Свидание пройдет в моем присутствии, — категорически заявляет он.

— Тогда не нужно никакого свидания. Я вызову сестру. Санам уже прошла в комнату матери, и я направляюсь по коридору, чтобы позвать ее обратно. Но капитан Ифтикар снова топает за мной.

— Что вы делаете? Вам туда нельзя! Он раздражается.

— Вы знаете, кто я? — восклицает он. — Я капитан пакистанской армии, и иду туда, куда пожелаю.

— А вы знаете, кто я? — не менее громко спрашиваю я. — Я дочь человека, который вытащил вас из плена после позорной сдачи Дакки.

Капитан Ифтикар поднимает руку, чтобы ударить меня. Гнев, который я пытаюсь подавить, вырывается наружу.

— Вы смеете поднять руку в этом доме! Бесстыжая тварь! Вы смеете поднять руку рядом с тенью убитого вами чело века, который спас вас. Вы и ваша армия валялись в грязи у ног индийских генералов. Мой отец вытащил вас домой и вернул честь. И вы поднимаете руку на его дочь!

Он резко отворачивается.

— Ну, погодите! — он резко разворачивается и выходит. Визит Санам отменен.

Я написала письмо в суд, перед которым мы обжаловали наш арест сразу же после того, как нас заперли в Аль-Муртазе. По правилам военного положения 1979 года гражданские суды не утратили права рассматривать законность арестов, произведенных военными властями. Я подробно описала происшествие. Генерал Зия любил распространяться насчет святости гадор и чap дивари, вуали и «четырех стен», неприкосновенности жилища мусульманина и его семейного очага. Этот капитан Ифтикар показал, чего стоят эти генеральские излияния. Я вручила письмо тюремщикам, которые обещали его отправить, потребовала расписку, и вскоре мне принесли расписку. Тогда я не имела представления, насколько ценной окажется эта расписка.

* * *

«Cogito, ergo sum» — «Мыслю, следовательно, существую». С этим философским допущением у меня даже в Оксфорде возникали затруднения, а здесь, в заключении, и подавно. Мысли роятся в моей голове, даже когда я не желаю думать, но, наблюдая медленное течение времени, не могу не сомневаться в своем существовании. Тот, кто существует, на что-то влияет, производит действие, ощущает противодействие, наблюдает реакцию окружающего мира. Мне же кажется, что я не воздействую на окружающий мир, не оставляю в нем следов.

Воздействие отца, однако, продолжается и заставляет меня двигаться. Выдержка. Честь. Принципы. В историях, которые отец рассказывал нам, детям, Бхутто всегда выигрывали поединки морали. «И напал на меня Руперт в густых лесах Вудстока, — начинал отец легенду о своей встрече с Рупертом фон Хенцау, злобным персонажем романов Энтони Хоупа. Отец, вскочив на ноги, выхватил воображаемый меч. — Он поразил меня в плечо, рассек бедро. Но я не опустил оружия, ибо честь моя вела меня, человек чести сражается до самой смерти». Мы слушали, разинув рты. Отец отражал удары, нападал, игнорируя кровавую рану в животе. Неотразимым выпадом он прикончил Руперта и, запыхавшись, опустился в кресло. «Вот след благородной раны». Он приподнял рубаху и показал шрам, оставшийся после удаления аппендикса.

Вдохновленная подобными легендами, я после переворота не допускала мысли, что отец не восторжествует над Зиею. Я не научилась видеть различия между воображаемыми препонами, существовавшими в этих сказках, и ожидавшим его реальным злом.

Сентябрь 1977 года.

Массивные кирпичные стены, колючая проволока. Крохотные окошечки высоко в стене, забранные ржавыми толстыми прутьями. Громадные стальные ворота. Тюрьма Кот-Лахпат. Гремит и скрипит дверь в воротах, я шагаю в полумрак. Никогда еще не посещала я тюрем.

Еще одна стальная стена, охраняемая на этот раз полицейскими с автоматами наизготовку. Вокруг меня мужчины, женщины, дети с коробками и узелками, они теснятся перед маленькой дверцей в сплошной стальной преграде. В пакистанских тюрьмах заключенных не обеспечивают ничем. Одежда, постель, посуда, еда — все это должны обеспечить семьи заключенных. Те, чьи семьи слишком бедны, чтобы обеспечить такую «роскошь», и те, кто содержится по строгому режиму, содержатся в «классе С», в групповых камерах, где пятьдесят человек спят на полу на кишащих вшами подстилках с дырой в углу для естественных потребностей, получая в день по две миски водянистой бурды с чечевицей и по куску хлеба. Стоградусная жара, духота, никакой вентиляции, воды для мытья или для охлаждения перегретого организма не предусмотрено. Меня ведут в кабинет начальника тюрьмы. Туда же приводят отца. Он сразу касается самого существенного.

— На этот раз Зия меня не выпустит. Фальшивка с убийством сфабрикована заново. Санам, Мир и Шах должны покинуть страну, не дожидаясь, пока Зия сделает это невозможным. Особенно парни. В течение суток.

— Да, папа, понимаю, — киваю я, зная, что братьям ненавистна мысль об отъезде. Как они сосредоточатся на обучении, когда отец в тюрьме? Они в Ларкане и в Карачи, оба усиленно готовятся к выборам, которых Зия еще не отменил.

— Ты образование закончила. Но если захочешь вернуться в Англию, я возражать не буду, там жизнь безопаснее, — продолжает отец. — Если решишь остаться, знай, что время предстоит тяжелое.