Дочь Востока. Автобиография

Рассказывает Питер Гэлбрайт, август 1981 года.

Я захватил с собой в Пакистан письмо от лидера меньшинства в комитете по иностранным делам сенатора Клэй-борна Пелла с просьбой разрешить мне свидание с Беназир. В пакистанском министерстве иностранных дел и в посольстве США я слишком не церемонился, однако толку не добился. Посольство наше тогда занимало в отношении Бхутто явно враждебную позицию. Военная администрация даже не ответила за запрос сенатора Пелла, как и на мои запросы. Хотя американское посольство всячески пыталось меня отговорить от контактов с Бхутто, я отправился на Клифтон, 70, чтобы навестить бегуму Бхутто. Выглядела она слабой, нездоровой, лицо бледное. Она очень беспокоилась за Беназир, уже пять месяцев удерживаемую в тюрьмах Суккура и Карачи.

Бегума Бхутто пригласила меня вместе с собою, Санам и Фахри посетить яхт-клуб. Когда мы покидали ее дом, она показала мне агентов службы безопасности, фотографирующих нас с помощью телеобъективов из припаркованных напротив фургонов. Я одарил их наиболее чарующей дипломатической улыбкой и помахал им рукой. Во время ланча думалось о Пинки, о ее судьбе, о том, каково ей в здешней тюрьме. Последний раз я видел ее в январе 1977 года, когда она, новоизбранный президент Оксфордского общества, задирала нос перед разинувшими рты студентами-новичками.

И вот, такой оборот событий, с трудом верится. Вернуться домой, чтобы увидеть, как отца свергли, арестовали, приговорили к пожизненному заключению и убили! И сама она в тюрьме, да еще в такой ужасной. Я часто занимался проблемами репрессированных правозащитников и знаю, что сними случается, но еще труднее это переварить, когда такое случается с личным другом. Покидая яхт-клуб, я передал бегуме Бхутто довольно длинное письмо неофициального характера, написанное предыдущим вечером.

Вернувшись в Штаты, я подготовил доклад для комитета по иностранным делам по перспективам помощи Пакистану. В докладе я подчеркнул, что поддержка этой страны свяжет нас с непопулярной военной диктатурой и может привести к повторению ситуации с Ираном. Я призвал выделить аспект соблюдения прав человека, чтобы принести пользу не только правителям, но и стране в целом. В частном порядке я сообщил сенатору Пеллу и главе сенатского комитета сенатору Чарльзу Перси о том, как обходятся с дамами семьи Бхутто. Оба реагировали эмоционально и обещали помощь. Хотелось бы, чтобы Беназир знала, что ее не забыли.

Едва солнце поднялось над Карачи, как я принялась читать и перечитывать письмо Питера, содержавшее множество сведений частного порядка, в том числе о жене его Энн и о рождении сына. Вспомнились старые времена, и я написала ему ответ.

10 сентября 1981 года

Дорогой Питер!

Вчера вечером мы сыграли свадьбу Санни. Сейчас 6 утра, все в доме спят, у меня осталось еще несколько часов свободы, которой хочу воспользоваться, чтобы сообщить тебе, как меня обрадовало твое письмо, полное новостей. Очень рада, что вы живете полноценной, насыщенной жизнью. Мои молитвы с тобой и твоим братом Джейми.

Невольно мысли обращаются к Гарварду, к временам невинности. Готовили нас к тому, что жизнь преподнесет такие кошмарные сюрпризы, опасности и трагедии? Может быть, мы что-то просмотрели, чего-то недопоняли, когда корпели над рефератами для наших преподавателей, для зачетов, для завершения курса обучения. Свобода и справедливость. Слова и их значения. Понятия, драгоценные, как воздух, которым мы дышим, как вода, которую пьем. Суровая реальность казалась столь далекой в снегах Вермонта, в идиллии гарвардских дворов.

Несколько позже я с чаем вошла в спальню матери.

— Посиди со мной, — сказала она. — Может быть, сейчас и Муджиб придет, дождемся вместе.

Действительно, очень скоро появился наш адвокат, однако нерадостный. Министр отклонил ходатайство, поскольку я по-прежнему не желала подписать обязательство отказаться от запрещенной политической активности. «Пока не подпишет, будет сидеть в тюрьме» — таков, вкратце, ответ властей.

Полиция прибыла в десять утра. Родственники и прислуга собрались во дворе провожать меня. Побежали за машиной, быстро рванувшейся с места и унесшей меня вдоль по Клифтон мимо парков, где дети запускают воздушных змеев, мимо советского посольства, ливийского посольства, итальянского посольства… Как обычно, свернули на полупустые боковые улицы и на полной скорости домчались до тюрьмы.

Знакомый скрежет ключей тюремщиков в ржавых висячих замках приветствовал меня в проходах и блоке камер. Иду прямо, гордо выпрямившись, чтобы никто не подумал, что два дня свободы меня размягчили. Надеюсь, что не обыщут, так как сумка набита журналами и газетами.

Электричество, конечно, отключено. Привычно, автоматически жалуюсь. Следующие два дня меня все время тошнит, несколько раз вырвало желчью и желудочными соками. Не знаю, от еды или на нервной почве.

На третий день, ГЗ сентября, чувствую себя сильнее. Тюремщики пришли с неприятной, но едва ли неожиданной новостью: срок пребывания в тюрьме продлен еще на три месяца.

Свою «молитву по средам» я распространила на все остальные дни недели. Она действовала раньше, должна же подействовать и сейчас! Может быть, при ежедневном повторении она откроет передо мной двери тюрьмы после второй среды и перед третьей. Моя цель — 30 сентября, третья среда. Когда этот день прошел, я перенесла контрольную дату на визит Маргарет Тэтчер в Пакистан в начале октября.

Я считала, что Зия все равно должен меня когда-то освободить, и связывала свои надежды с определенными датами. С Маргарет Тэтчер я встречалась во время ее визита в Равалпинди, когда она была еще лидером оппозиции. Я виделась с ней в доме премьер-министра. Вторая встреча состоялась за чаем в ее офисе в палате общин, когда меня выбрали президентом Оксфордского общества. Но если меня не освободят во время визита Тэтчер, то, может быть, выпустят на Эйд, который в этом году пришелся на девятое октября. В конце Рамазана военные всегда устраивали амнистию, уважая религиозные чувства верующих.

Но меня не выпустили ни в одну из этих дат. 25 сентября 1981 года в Лахоре застрелили Чаудхури Захура Элахи, одного из министров военного кабинета Зии, выпросившего в подарок ручку, которой диктатор подписал приказ на убийство отца, и раздававшего сласти в ознаменование этого столь радостного для него злодеяния. В той же машине ехал и отделался ранением Маульви Муштак Хусейн, бывший главный судья Верховного суда Лахора, вынесший отцу смертный приговор. С ними находился и М. А. Рахман, государственный обвинитель в процессе отца, отделавшийся испугом.

Я восприняла это событие как божественное воздаяние. «Теперь его жена, его дочь, семья поймут, что такое печаль, — пометила я в своем дневнике. — Я не радуюсь, мусульманину не надлежит радоваться смерти. Жизнь и смерть в руках Господа. Но какое-то утешение есть в том, что негодяи хоть иногда получают по заслугам».

Мое удовлетворение быстро улетучилось. Режим обвинил в покушении группу аль-Зульфикар, и снова начались аресты. Брат мой Мир лишь усугубил положение, от лица аль-Зульфикар взяв на себя ответственность. Обсуждение нападения могло выявить неприглядную роль, которую Элахи сыграл в убийстве отца, но теперь все внимание сосредоточили на выслеживании предполагаемых членов аль-Зульфикар.

Террористы! Убийцы! Политические гангстеры! — вопили заголовки. Снова режим использовал удобный повод для подавления политической оппозиции. Одного за другим хватали молодежных вождей ПНП, ордера выписывались на арест сотен и сотен. Четверых молодых людей пытали в тюрьме Хайрпура. Как я узнала позже, отец одного из них, Ахмед Али Сумро, заплатил немыслимую взятку полицейским только за то, чтобы глянуть издали на истерзанного сына и убедиться, что тот жив. Согласно сообщениям прессы, в тюрьме Хайрпура томились 103 молодых человека, еще 200 в соседнем городе.