Догоняя Птицу

Но у женщины в шортах были другие планы: она нетерпеливо посматривала на костер, вокруг которого царило оживление. От судьбы она ждала очень немногого, но не могла обойтись без хаотичного биения жизни, без неожиданной близости с еще недавно незнакомыми людьми, без аморфного облака, маячившего на горизонте вместо планов на будущее и грозившего бедами; она догадывалась, что проживет недолго и тем более не собиралась обременять себя посторонним юным существом, а заодно обременять это существо собой.

– Я все продумала, - говорила Русалка.
– Утром буду готовить тебе завтрак, варить крепкий кофе, как ты любишь, потом - университет, работа, а возвращаться буду с продуктами и деньгами. С продуктами и деньгами, - как бы ненароком повторила она.

– Разве не о такой жизни ты мечтала?
– воскликнула она так громко, что какой-то парень у костра обернулся и посмотрел на них.

– Не кричи, пожалуйста, - спокойно ответила женщина в шортах.

– Ты не понимаешь: это невозможно, - продолжала она, прикуривая еще одну сигарету.
– Сколько ты проживешь со мной так, как ты себе напридумывала, прежде чем меня возненавидишь? Полгода, месяц? А может, меньше? Ты привыкла жить мечтами, а я перестала мечтать вечность назад. К тому же - я много раз тебе говорила - зимовать я привыкла в Киеве, в Москве для меня слишком жесткий климат.

Они смолкли, глядя вдаль, где весь свет мира собрался в одну тонкую золотую полоску, которая обозначала слияние неба и моря. В черноте почти неразличимых гор замигал маяк. Что-то протяжно загудело и смолкло. Было душно, от воды пахло цветами - Русалка подумала, что ночью будет гроза, и ей еще больше захотелось побыстрее покинуть это место. В темноте унылый берег становился таинственным миром, полным чудес и превращений, но утром - она знала - глухие покровы тайны будут сорваны, и лица предстанут опухшими после пьянки, галька - запакощенной, вода - мутной, а чуть поодаль откроется убогий вид на заброшенное кафе, которым большинство обитателей палаток пользовалось, как общественным сортиром. Месяц, прожитый у моря, месяц скитаний и поисков, не обещавших удачи, оставил в ней только усталость и стойкую неприязнь к этому полуострову, где человек теряет и себя, и другого быстро и необратимо. А женщина в шортах была так спокойна, так холодна, что у Русалки не хватало сил на нее злиться. Это было равнодушие природы: тихого плеска волн о берег и беспечных голосов у костра.

– А я вот что хотела спросить, - в голосе женщины в шортах послышались живые нотки, как это часто бывает, когда посреди скучноватой беседы человек о чем-то просит или начинает говорить о важном лично для себя.

– Я хотела спросить у тебя вот о чем, малыш. За этот месяц, что ты так радикально ломаешь свои привычки, меняешь обстановку, путешествуешь и всюду бываешь... не встречался ли тебе за этот месяц человек по имени Герцог?

– Герцог?
– растерянно переспросила Русалка. Она не знала, продолжать ли говорить или лучше не надо. У нее был не очень быстрый ум.
– Я видела человека по имени Герцог. В Симеизе. Он ведь, кажется, тоже из Киева?

– Да, из Киева. А давно он в Симеизе? И кто с ним?

– Он был с другом, - Русалка уже поняла, что все потеряно - так небрежно сменила женщина в шортах тему разговора.
– С каким-то парнем в резиновых шлепках и банном халате. С противным мажором, маменькиным сынком.

– Эй, Котлета, - позвал кто-то.
– Иди, кофий простынет!

– Да, - продолжала Русалка, вскакивая и окончательно теряя над собой контроль.
– Он был в Симеизе с другом! И друг этот, в отличие от тебя, молод и красив, и не такой потасканный! Он из Мелитополя! Они жили в одной палатке, а в теплые ночи спали под звездами на берегу!

Русалка так пронзительно голосила, что сидящие у костра все до единого обернулись и удивленно на них посмотрели. Пламя отражалось в ее белой футболке с птицей и кепке, а со стороны выглядело так, словно ее охватил пожар или сама она начала излучать оранжевый пляшущий свет.

– И он ни разу - слышишь, ни разу!
– не вспомнил ни о Киеве, ни тем более о такой жалкой психопатической развалине, как ты!

– Зачем ты мне все это говоришь?
– спокойно поинтересовалась женщина по имени Аня, поднимаясь с ящика.

– А затем, - кричала Русалка, - что такой человек, как ты, способен только разрушать! Ты умеешь пить на халяву дешевое бухло, бахаться самодельной наркотой и разваливать чужие судьбы! И разбивать сердца!
– вне себя от ярости орала Русалка, гримасничая и жестикулируя.

– Разве я разрушила твою судьбу, глупое дитя?
– растерянно спросила Аня.

Но Русалка уже неслась прочь, увязая по щиколотку в рыхлой, как песок, мелкой гальке, перемешанной с сигаретными окурками, семечковой шелухой и абрикосовыми косточками. Она бежала, проклиная Аню, берег, полуостров и незнакомых людей, сидевших у костра.

– Все идет по плану, - хрипло, насмешливо, с ударением на последнем слоге пел у костра чужими голосами Егор Летов.

Глава шестнадцатая

Гита. Серый чемоданчик

Утро мудренее вечера, а день нынешний - дня минувшего: этот закон юности Гита знала по собственному опыту. Вчера - студеный май, и Финской залив дышал зимой, так что и на улицу из дому лишний раз не выберешься, а сейчас - небывало жаркое для Питера лето, такое даже в Москве редко-редко обозначится. Вчера - слабость и дрожь, сегодня - бодрость и уверенность в собственных силах. Вчера - боль за грудиной и ледяной пот, сегодня - относительное здоровье.

Это был отличный погожий день - не Гитландия, конечно, но, по крайней мере, где-то неподалеку от Гитландии, а по отношению ко всему остальному - примерно как Польша по отношению к бывшему СССР.

И вот, Гита сидит за столиком в открытом кафе напротив Петропавловской крепости. На ней трикотажное платье и новые кожаные сандалии: в цивильном прикиде она неожиданно становится той, кем вообще-то и не переставала быть - последним отпрыском прославленной фамилии, единственной дочерью знаменитого папы.

Это открытое кафе с пластмассовыми столиками, защитными зонтиками - вчера - от дождя, сегодня - от солнца - венчает вывеска с не по габаритам звучным названием "Пегас". В "Пегасе" проводит время праздная публика, в воздухе носится запах тлеющих угольев и жареного мяса - запах, собственно, жизни. Жизни летней, ненапряжной. И над всем этим зеленеют и качаются свежие липовые ветки, распускающиеся, расцветающие прямо на глазах, а еще выше - синей, глубокой - а кто-то подскажет - бездонной - чашей висит небо.

Перед Гитой на пластмассовом столике стоит пластиковая тарелка с кебабом: увесистым, в форме продолговатой сливовой косточки, с густым подтекстом алого кетчупа и полупрозрачными колечками лука. Кебаб обширен и неодолим, как горный кряж, но Гита потихоньку отламывает от него вилкой крохотные кусочки и один за другим носит в рот. Бережно, почти виновато. Не потому что хочется, а потому что надо. Это первое мясное блюдо за череду дней. А заодно и последние Гитины деньги: все, что осталось от суммы, отложенной на Крым. Почему-то ей вздумалось, что около Петропавловской крепости у котлетки будет больше шансов оказаться именно бараньей или на худой конец говяжьей, а не, допустим, кошачьей, чем в каких-либо иных, менее исторических местах.