Догоняя Птицу

– Приятного аппетита, - говорит незнакомый мужчина, присаживаясь за Гитин столик и устраивая свою тарелку с шашлыком в аккурат напротив Гитиного кебаба.

– И вам приятного, - отвечает Гита, не возражая.

Мужчина секунду мнется, раздумывая, чего бы еще сказать.

– Проголодались?
– импровизирует он.

– Нет, - отвечает Гита самым дружелюбным и мелодичным из всех возможных голосков.
– Так, время убиваю.

– И что, много времени?
– не отстает дядька.

Выглядит он мирно, опрятно, приветливо, и Гите почему-то не хочется его отшивать. Приличный костюм на нем, да и все остальное тоже очень и очень приличное, внушающее доверие, включая глаза и взгляд этих глаз.

– Времени много, а денег мало, - шутит Гита.

– А у меня наоборот: денег прорва, а времени, по-видимому, совсем не осталось.

Он улыбается вежливо, но Гите мнится, что он испуган.

– Даже не знаю, что предпочтительнее, - добавляет он, наулыбавшись и скисая.

– Предпочтительнее, - отвечает Гита, - тот вариант, который целиком со знаком плюс: то есть много денег и много времени.

Испуганный снова улыбается и снова испуганно.

– А вы, я смотрю, не отсюда, - внезапно говорит он, рассматривая Гиту.

– Так же, как и вы?

– Так же, как и я. Вы из Москвы, верно?

– Верно.

– А я из Пскова.

– Из Пскова, - повторяет Гита, бережно собирая языком разбегающиеся согласные.

– А что вы делаете одна, так далеко, такая юная и прекрасная, если не секрет?
– продолжает Испуганный, рассматривая Гиту проницательным и неглупым, но усталым и словно бы затравленным взглядом.

– Не секрет. Спасаюсь от политических репрессий, - спокойно отвечает Гита, заглядывая ему в глаза.

Но стрела пролетает мимо цели. Дяденька проглатывает это известие с таким же вежливым безразличием, как если бы Гита ему сообщила, что она на каникулах или в творческой командировке.

– Я тоже в некотором роде спасаюсь.

– Тоже от политических репрессий?

– Да нет, - дядька опять сникает.
– Была тут история... И вроде бы даже все закончилось, но за спиной, - он неопределенно машет рукой куда-то за спину, - пылающая Троя.

– Загадками говорите, - усмехается Гита.
– За вами гонятся?

– Можно сказать и так...

Откуда-то он извлекает коньячный мерзавчик и наполняет до половины белый картонный стакан, в котором Гита не успела рассмотреть, что плескалось ранее.
– Выпьем? Вам стакан, а я из горлышка.

– Я вообще-то не пью... Хотя ладно, давайте.

Они чокаются - бутылкой и стаканом - и выпивают.

– За что пьем-то?

– За успешный побег.

Испуганный смеется дробным испуганным смехом. Закуривает и протягивает сигаретную пачку Гите.

Гита достает сигарету и разминает ее не очень-то девичьим жестом. Испуганный замечает ее пассы, но не комментирует их.

– А знаете что....
– мнется он.
– А давайте убегать вместе?

– Давайте, - весело соглашается Гита.

– Значит, за успешный совместный побег?

– За совместный побег! А куда бежим?

– Предлагаю для разминки прогуляться по набережной, - с неуклюжей игривостью продолжает Испуганный.
– Это, так сказать, зачин. А потом куда-нибудь спрячемся - туда, где всего безопаснее.

– Помножим время на деньги?

– Вот именно. А пойдемте, например, к вам, - внезапно предлагает дядька и краснеет.

Предложение донельзя нахальное, но в выражении его глаз Гите видится нечто такое, что она понимает: он не клеит ее, не борзеет, не нахал и не съемщик зазевавшихся девочек. Возможно, пылающая Троя действительно гонится за ним по пятам. И этот разговор для него - исключение, а не правило.

– Ко мне нельзя, - сумрачно отвечает Гита.

– Почему?

– Потому что там, откуда я пришла, нищета, грязь и холод, вши и мандавошки.

– Вот как? А по виду не скажешь.

На лице Испуганного обозначается некоторое изумление, но из-за звучания самих слов, а не из-за их значения, которое он воспринял, как неудачную шутку.

– По вашему виду, вероятно, тоже скажешь далеко не все.

– Проблема знаете, в чем, - Испуганный деликатно сворачивает на другую тему.
– Вы поделиться со мной своим временем, может быть, и хотите, да не можете, а я с вами моими деньгами - и хочу, и могу.

– Пожалуй, - кивнула Гита, размыслив.

Тут мужчина придвигается к ней совсем близко вместе со своим пластмассовым стулом и открывает серенький дипломат, который, оказывается, все это время стоял возле его ног, прислоненный к ножке стола.

Лучи солнца, лиственные тени и отблески падают в прямоугольную неглубокую полость вместе с Гитиным любопытным взглядом: вместилище чемоданчика, как в плохом кино, выложено пачками денег.

Гита в недоумении любуется перемигиванием солнечных лучей с зелеными бумажками по сто гринов, на которых добродушно и не от мира сего - улыбкой Моны Лизы - улыбается щекастое лицо Бенджамина Франклина, а Испуганный что-то бубнит, будто бы себе в оправдание: "Видите, как бывает". Или: "Вот так". Или даже: "Во как!" Его и самого завораживает открывшаяся картина. Гите даже кажется, что он нарочно чуть покачивает свой дипломатишко, чтобы игра лучей и поверхностей оттенялась более выразительно.

– Ни хрена себе, - комментирует Гита.

Ее возглас обескураживает Испуганного: он не содержит в себе кое-чего наиважнейшего, что в их ситуации было бы уместно и даже естественно - заинтересованности, желания присвоить себе хотя бы малую толику от общей картины.

Девичий голос бледен, тускл - как и взгляд, и выражение личика этой незнакомой барышни.

– А знаете что. Давайте-ка я с вами поделюсь. Честное слово, вам пригодится. Вот, держите.
– Испуганный вытаскивает пачку и кладет Гите на колени.

Затем, после секундного колебания, вытаскивает и кладет еще одну.

– Только вы ничего такого не подумайте, ладно? Я, честное слово, надеялся, что мы просто погуляем каких-нибудь пару часов - и разойдемся. Вы не такая, как все. Но видите ли, со мной сейчас, как бы это сказать, небезопасно.

– Со мной тоже небезопасно, - с готовностью реагирует Гита.

– Вас преследуют?

– Нет, дело не в этом.

В словах Гиты звучит угроза, похожая на далекие раскаты грома, предвещающие грозу, или грозный рокот судьбы, но Испуганный, замкнутый на себе и том переплете, в котором оказался, не прислушивается к потаенным звучаниям чужих слов. Эта девушка чем-то притягивает его, однако не настолько, чтобы забыть про собственную Трою.