Догоняя Птицу

– Мне, может, осталось совсем немного... времени, - бормочет он словно бы через силу - и Гита не понимает, правда ли он так считает, или же это обычная мужская - да и общечеловеческая, по большому счету - уловка, чтобы надавить на жалость.

– И мне тоже, - признается она.

– Вот видите, - мягко откликается он, хотя остается неясным, к чему именно относится это "вот видите" и что Гита должна видеть.

– Все равно берите, - настаивает Испуганный.
– Должны же они принести хоть какую-то пользу. А не только тревогу, беспокойство и...

– И муки совести, - язвительно произносит Гита.

Они допивают остатки коньяка, дяденька насупленно прощается и исчезает в почти непереносимом для глаза сиянии летнего полудня. Две пачки неюзанных банкнот лежат у Гиты на коленях. Они не жгут ей кожу, не распаляют воображение, не щемят сердце и не томят ум: она с детства привычна и равнодушна к деньгам, как и к большинству радостей и увеселений, который в обмен на них можно получить от жизни. Гита думает, что Судьба - или как еще назвать великую силу, которая все режиссирует по своему усмотрению, сталкивая и разлучая, рассыпая там и тут совпадения и подсказки - не могла обойтись с ней более лукаво: деньги вновь выскочили перед ней, как из-под земли, не призываемые, не ожидаемые, ничем не привлекаемые. Деньги - часть ее судьбы, и убегать от них, спасаясь, бессмысленно.

Ее только огорчает, что это доллары. Были бы рубли, она бы прямо сейчас, в "Пегасе" заказала Гению такой же люля-кебаб с кетчупом и кругляшками лука, и отнесла домой.

Свой обед она не съела даже наполовину.

Глава семнадцатая

Страшное слово - свобода

По выходным в лесничество возвращались лесники. Они не просто приезжали на отдых или проведать, как поживают их пленники: их привлекала браконьерская охота. Рабочую силу они выгоняли жить на улицу, занимали дом, все засыпали пьяным мусором, рыбьими костями, промасленной бумагой. Пару раз привозили с собой шумных румяных девок. Из транзистора в тихую Лотину жизнь немедленно врывалась жизнь внешняя: Лаки страйк: настоящая Америка. ОАО МММ. Хоппер-инвест. Чара-банк. Первые конкурсы красоты, спонсоры показа - авторитеты из Подмосковной группировки. Первые журналы для мужчин. Внезапно помолодевшая Алла Пугачева. Неудачная липосакция. Коррекция груди с помощью трупного жира. Слово "олигарх" решительно входит в моду. Сеансы Алана Чумака. Воздействие Кашпировского. Чеченские криминальные кланы. Теневые хозяева Москвы. Куриные ляжки: гуманитарная помощь с Запада. "Видно не судьба, видно не судьба, - разорялась на все лесничество старенькая "Весна", - Видно нет любви, видно не любви. Видно надо мной посмеялся ты..." "Я люблю тебя, Дима, - шептала молоденькая певичка вкрадчивым и каким-то генитальным голосом.
– Что мне так необходимо...". Что ей, интересно, необходимо? Лота прислушивалась, но что-нибудь ее обязательно отвлекало, и она так и не узнала, что же было необходимо певичке.

Лесники пили водку, мусолили чашки несвежими губами, охотились на оленей, которые водились в лесной чаще. Оленину готовили сразу после охоты, но часть добычи разделывали и засаливали, так что мяса всегда было вдоволь.

Лесники считали Лоту ведьмой и Птицыной женой, а она так и не сумела к ним привыкнуть и все время чего-то опасалась. Наверное, это было то самое стыдное чувство, которое Птица в шутку называл "классовой неприязнью". Лота все время пыталась что-нибудь сделать с собой и с этим чувством, которое ее же саму пугало и отвращало, но так и не научилась. Интуиция шептала на ухо, что в отношениях с такими людьми всегда существует порог, за которым дружба и взаимная полезность в один миг теряют всякое значение, и тогда возможен любой самый непредвиденный оборот.

Лесники уходили на охоту рано утром, еще до восхода солнца и пропадали в лесу до обеда. Лота просыпалась в молочных сумерках и слышала топот их сапог. В пустые дневные часы балаклавские телки одуревали от безделья и слонялись полуголые по огороду - ругались, мирились, пили пиво, пытались кое-как загорать под мглистым облачным небом. Пахли дешевой косметикой. У них были рты сердечком, груди и попы тоже напоминали формой сердечко. Непрокрашенные кудряшки, отросшие у корней: две женщины были шатенками, переделанными в блондинок, а третья, с маленьким нервным личиком - блондинка, выкрашенная в брюнетку. Это были лохудры местного производства. Про одну Лоте удалось узнать, что она торгует чистящими средствами на рынке в Севастополе, но вообще-то она с ними не разговаривала и ничего толком выведать про них не могла. Наверно, она была бы более дружелюбна - все-таки это были люди с "большой земли", которые могли что-то поведать о внешнем мире - но их постоянное нарезание кругов поблизости от Птицы очень Лоту раздражало, и облегченно она вздыхала только тогда, когда им предстоял обратный путь или даже точнее - когда последняя девка скрывалась за поворотом. Лоте казались крайне убогими и отталкивающими их простенькие лица с толстым слоем штукатурки, их незамысловатые прикиды, купленные на местных рынках, вульгарные браслеты и болтающиеся пластмассовые серьги. Ей вспоминались больничные шалавы из числа пациентов, делившиеся на три лагеря - жены африканцев, жены латиноамериканцев и жены арабов. Между группировками царила непримиримая вражда, и как-то раз Лота застала бой без правил - "африканка" и "латиноамериканка" подрались на ее глазах в больничной курилке.

"Весну" водружали в самом центре жизненного пространства, и она вопила дурным голосом на весь огород. Дальнейшее обесценивание рубля. Лохи и лохотрон. Наперсточники. Отъем квартир у пенсионеров. Пересмотр денежной системы. Вместо лавэ - кукла.

– Слушай, - Лота подошла к одной из девок - та как раз брела из туалета, опасливо поглядывая вокруг себя - видимо, в отдалении от дома ей, как и Лоте, было не по себе - и протянула ей конверт. Внутри конверта лежало краткое послание, которое Лота написала бабушке. Сверху был начиркан московский адрес и приклеены две марки с Юрием Долгоруким.
– Слушай, а можешь отправить это с какой-нибудь почты?

Девушка взяла конверт, понесла близко к глазам - видимо, она была близорука, как и Лота, но в отличие от Лоты стеснялась носить очки - и прочитала адрес. На ее скуластом лице отразились не типичные в свете обыкновенного почтового отправления чувства: удивление, радость, тревога. Наконец лицо, как Лоте показалось, приняло осмысленное выражение.

– Ты чо, из Москвы?

– Да, - ответила Лота - и это было правдой. Почти правдой.

– Офигеть... Ладно, отправлю.

– А не забудешь?

– Сказала отправлю. Значит оправлю.

И девушка ушла в дом относить конверт. Лота была уверена, что она не забудет и прямо сейчас уберет его в свою сумку.

Чуть позже скуластая девушка вышла из дома и уже сама подошла к Лоте, которая в этот момент сняла крышку с кипящей кастрюли и сыпала в суп макароны.

– Слушай, а ты кофе пьешь?
– спросила она Лоту и смутилась.
– У нас осталась банка. Купили, а он это... не растворимый. Его варить надо. Если хочешь, бери.

Хотела ли Лота кофе? Хотела, еще как! Ее рот наполнился слюной от одного только слова - "кофе". Она представила чашку, свою эмалированную кружку, до краев наполненную дымящимся кофе с белой пенкой, состоящей из крошечных пузырьков.

– Спасибо. Нам очень нужен кофе. С нами он точно не пропадет!

Весь оставшийся день она снова и снова думала про тайник, примеряя его то к одной, то к другой девушке. Последняя, та, что взяла конверт и подарила ей кофе, выглядела более разумной и вполне, думалось Лоте, могла быть его основательницей. Почему-то Лота с самого начала была уверена, что это была женщина. Может, ей пришлось бежать, отобрав с собой в дорогу самое, на ее взгляд, дорогое? Собиралась добраться до Киева и покататься на метро, не могла обойтись без подушки, портвейна, карточных фокусов, гаданий и пасьянсов. А что если это была колдунья? Все складывалось как нельзя более стройно: вещи говорили сами за себя. Но почему они, эти вещи так остались на чердаке? Что помешало безымянной колдунье их забрать? Лоте представлялась испуганная беглянка, опрометью бегущая через местный неприятный лес. Хищные ветки хватают растрепанные волосы, а уголок подушки сверкает в сумерках так невинно, так уязвимо. Девушка бежит через лес напрямик, она уже сбилась с пути и от ужаса перед погоней утратила остатки здравого смысла. А погоня снаряжается: в домике девушка успела натворить дел. Воск на тарелке, откуп под кустом: все доказательства налицо. Известно, какая кара ожидает ведьму. Свистя, гогоча пьяные лесники седлают коней, запаляют факелы. Факелы чадят, извергая крутой черный дым, кони осатанело ржут и становятся на дыбы, мужчины с гиканьем и свистам несутся верхом по дороге, идущей вдоль обрыва. Этим мужчинам всегда нравилось играть в погоню. Они любили войну. И любили охоту. Война и охота были их вотчиной, родиной, настоящим родным домом. Девушка слышит их крики и... и что? У нее разрывается сердце? Она возвращается назад? Почему она не спряталась где-нибудь за камнями, а потом, чуть позже, когда все улеглось, не продолжила свой путь?

А может, что-то напугало ее так сильно, что вернуться в дом показалось ей единственно возможным спасением?

Лота вспоминала все случаи, подслушанные внизу, на стоянке у моря - и еще раньше, в детстве. Про НЛО в Крыму. Про похищение людей людоедами. Про историю с дурманом, которым целая стоянка отравилась насмерть - об этом случае до сих пор слагают песни и легенды по всему побережью. Как звали девушку, которая сидела у костра слева от Лоты - Муха, Рябина? Лота забыла лица, но помнила имена.

Вопросы теснились в голове, их некому было задать. Да и не хотелось задавать. Лота понимала, что это ее персональная тайна и никто не поможет ее разгадать.

* * *

Добычи лесники убивали больше, чем могли уволочь с собой, и Лота все время боялась наткнуться в лесу на разлагающиеся останки оленей туши. Однажды кто-то рассказал про ту собаку на дороге. Оказывается, ее убил вовсе не дух леса, не оборотень, не старуха в тулупе, а свирепый лесник по кличке Вини-Пух. Этот Вини-Пух зимой и летом жил в горах в нескольких километрах от их лесничества. Он ездил верхом на приземистой рыжей лошаденке с насмерть испуганной мордой и метко стрелял из ружья. У их лесников была с ним адская застарелая вражда. Видимо, Вини-Пух в тот вечер вышел поохотиться, пристрелил вместо оленя чью-то овчарку и не потрудился убрать труп с дороги. С той самой дороги, по которой часом позже они проходили. Может, решил, что это их овчар, и хотел воспользоваться случаем и свести счеты.