Догоняя Птицу

Лота была разочарована: такому интимному, такому знаковому для нее происшествию нашлось самое заурядное объяснение. Сумасшедший мужик с длинными как у гориллы руками. Она видела его однажды, когда он зачем-то приходил к их лесникам. Они долго орали друг на друга через закрытую дверь - у Лоты мороз шел по коже, такая тюремная, первобытная агрессия исходила от этих бессвязных криков - а потом Вини-Пух отошел подальше от дома, сорвал с плеча ружье и принялся палить в тяжелое осеннее небо. Злился, что они без него решили заняться бизнесом - катать летом туристов по горному Крыму.

А она-то поверила, что это призрак смерти гнался за ней в тот вечер! Семенил рядом, сопел, дышал в лицо сыростью и гнилью, прячась за синие вечерние стволы. Лота всматривалась в лес и, казалось, почти его различала. А потом сидела при свече и смотрела в черное окно. И чувствовала, как оттуда, из угольной тьмы кто-то ответно смотрит на нее с ледяным любопытством.

И все-таки Лота знала: это была она. Лота помнила запах и ту особенную, ни с чем не сравнимую тревогу...

И она шла к людям, шла разговаривать с ними об охоте и о сельском хозяйстве. Пить водку и слушать радио, встроенное в магнитофон "Весна", удивляясь, как сильно изменился мир за последние пару месяцев. И снова Птица куда-то все время ускользал и терялся из виду, и она ходила за ним следом, как привязанная.

А единственным человеческим существом, вблизи которого она могла расслабиться и хотя бы немного почувствовать себя прежней, был, разумеется, Володя.

Глава восемнадцатая

Человек из детства

Володя был человек из детства. Когда он подходил близко, все небо исчезало без остатка, такой он был большой. Крошечная Лота смотрела на него снизу вверх, запрокинув голову, и у нее ныла шея и кружилась голова. Вокруг него всегда что-то двигалось - летали бабочки, закручивались клочья тумана, клубился дым, тучи ходили взад-вперед. Не хватало только молний, плещущих знамен и поющих труб. И всегда он что-нибудь приносил в большущих ладонях, сложенных лодочкой: жука-рогача, череп птички, доисторическую косточку, вросшую в камень. Приносил и показывал Лоте, присев на корточки для удобства коммуникации.

Когда Володя рубил дрова - высокий, сосредоточенный, молчаливый, в своей тельняшке и с бисерными браслетами на запястьях - был он вылитый Борис Борисович Гребенщиков. И волосы длинные, и хвост, как у БГ. Только ростом значительно выше.

Володя собирал на альпийском лугу цветы и составлял из них букеты. Эти букеты он ставил в середину стола, а лесники думали, что это Лотина работа. Ходил любоваться восходами и закатами несуществующего солнца. Мазал лошадей зеленкой даже в самые непроницаемые дожди и зубодробительные холода. Он ежедневно проведывал овчара и следил, поел ли он вовремя и есть ли у него вода. Заботился о тех, кто болен, и о тех, кого приручили.

Володя был единственным из всех, чьим пожиткам удалось сохранить запах и облик дома. Даже Лотин ермак на лоне природы одичал и утратил человеческие очертания: вещи в нем болтались кое-как, воняли дымом, несколько раз намокали и были просушены на ветру, перемешались с сором, ракушками и засохшими цветками, которые некогда представляли собой сентиментальную ценность, но растеряли ее по пути и сделались неопознаваемыми и безымянными. Чего же говорить о рюкзаках всех остальных насельников их обители? Это был воплощенный хаос, путанная и исчирканная временем карта странствий, небрежный и приблизительный портрет хозяина. Рюкзак Володи был прибран, как бедная, но чистая комната ботана в студенческой общаге. В нем имелся даже бумажник - правда, теперь пустой. Вещи были сложены, бережно распределены по отделениям и вместилищам, аккуратно укомплектованы, и среди них не раз находилось какое-нибудь лакомство или съедобный ништяк, неактуальный и даже мусорный в городе, но чрезвычайно ценный в условиях дикой природы: завалявшаяся баранка, горстка слипшихся леденцов, соевый батончик. Имелась у него папка на завязках, в которой он хранил свои рисунки, имелась и другая папка - с чистыми листами бумаги. Были цветные карандаши, перехваченные аптечной резинкой коробочки с акварелью, банки с гуашью и тюбики с масляной краской, упакованные в целлофановый пакет. В боковом кармане помещалась коробка с бисером и рыболовная леска, намотанная на пластмассовую катушку. Там же лежала толстая тетрадь в 96 листов. Володя наклеивал в нее вырезанные газетные заметки, сверху писал фломастером заглавие. "Как использовать места силы для личного развития?" - сообщала одна вырезка из обширного Володиного собрания. "Подземная энергия земли", - было выведено красным фломастером на другой. "Точки для внутренней трансформации в Крыму", - гласила третья. "Благодаря нашей статье вы узнаете о том, как сделать взаимодействие с местами силы гармоничным, эффективным и безопасным, - громко читал Леха, морщась от непривычки читать что-либо кроме этикеток на винных и водочных бутылках, и тем более - читать вслух.
– Больше всего устройство подсознания похоже на огромное количество чемоданов, ящичков, коробочек, запертых на замок. Ключи к этим хранилищам - информационные коды. Эти информационные коды записаны в информационных слоях мест силы, и передаются человеку их хранителями. Они - как пароль доступа к определенному участку подсознания".

– Вот же бред собачий, - ворчал Леха, перелистывая заскорузлые от клея листы неловкими пальцами.
– И что, ты этому всему веришь?

– Верю - не верю, какая разница?
– откликался Володя.
– Наше общество сделало колоссальный шаг вперед, если такие знания теперь доступны. Мы - свидетели слома эпохи. Вот увидите: еще немного - и появятся институты, научно исследовательские центры по изучению паранормальных явлений или уфологии. Можно будет поступить в университет и получить диплом по специальности "Кантактер с внеземными цивилизациями" или "Диагност искажения реальности".

"Гармонизация жизненной силы: общее оздоровление", - читала Лота про себя, временно завладев Володиной тетрадкой. "Призрак-тень с маленького полустанка". "Формирование намерения для вхождения в тонкое состояние". "Петрозаводский феномен: прошлое, настоящее и будущее". "Определение геопатогенных зон в квартире". "НЛО в Крыму". Она развернула аккуратно сложенную и уже успевшую пожелтеть вырезку: "НЛО часто наблюдали в Крыму в районе Ботанического сада, - рассказывала статья.
– Здесь объекты совершали посадку. В 1991 году, сравнив банк данных НЛО в Крыму с геологической картой, мы обнаружили, что большинство данных наблюдений НЛО проходят в районе прохождения геологических разломов...".

Вообще-то Лота понимала, для чего Володя собирает весь этот информационный сор. Вера в его правдивость действительно была ни при чем. Но собранные вместе все эти глуповатые статьи, сомнительные утверждения, псевдонаучные обобщения превращались в некое довольно нелепое и неуклюжее, но притягательное свидетельство чуда.

Рюкзак Володи не был переносным домом, как, например, рюкзак Птицы, до полусмерти пугавший Лоту самодостаточностью, неисповедимостью путей и абсолютной ни к чему непривязанностью. Не был он и рюкзаком Лехи - этой кладовой странствующего Плюшкина, куда попадало все, что плохо лежало или лежало хорошо, но само просилось в руки. От вещей Лехи пахло подгнившей сыростью, будто бы они провели зиму на террасе заколоченной дачи. Не походил Володин рюкзак ни на этническую торбу Индейца, в которой чумазые рубахи перемешались с глиняными свистульками, ритуальным ножом и обрезками тесьмы, ни на панковские пожитки Коматоза, где про запас имелись кое-какие химические реактивы, тюбик с клеем "Момент" и даже стеклянный шприц - так, на всякий случай.

* * *

Родной Иркутск Володя не любил, и сразу как-то весь сникал, когда принимался про него рассказывать. Он жил с родителями до самого отъезда в Крым, который те восприняли как побег. Отец был не последним человеком в местной администрации, но имел странную привычку бить взрослеющего сына широким кожаным ремнем с железной пряжкой. Эти побои не прекратились даже тогда, когда Володя вырос - отец бил по привычке, и остановиться, как правило, не мог. Рост у Володи - один метр девяносто восемь сантиметров: отец подходил вплотную, смотрел на сына снизу вверх, запрокинув голову - и хлестал по чем придется.

– А ты врезал бы ему разок, - советовал Коматоз.
– Он бы сам к тебе больше не полез.

– Не могу, - вздыхал Володя.
– Один на один, может, и врезал бы. А он дерется, только если мать рядом. Я при матери не могу. Лучше я туда больше не вернусь.

Володя терзался от злости и безысходности, но дать отцу сдачи не смел. Только ручищами закрывался. Взрослеющего сына отец избивал за идеалы, высокие цели и непостижимые ценности - Володя рисовал, сочинял стихи и категорически отказывался посещать секции самбо или футбола, которые подыскивал для него отец. Сам натягивал холсты на подрамник, покупал растворитель и краски. Ходил к старичку-учителю, члену Союза художников, и брал уроки живописи. Дома запирался на задвижку у себя в комнате и писал маслом, считая живопись - служением, а все остальное - второстепенным и не заслуживающим внимания обеспечением быта, которое как раз в первую очередь и занимало его хлопотливых и запасливых родителей. Но отец настоял, чтобы Володя поступил в институт учиться на инженера, потому что с такой профессией устроиться в Иркутске при соответствующей протекции было несложно.

– Может, тебе все-таки на стихах остановиться?
– заискивала мать, пока отец находился в присутствии и они были дома одни.
– Сидишь, пишешь себе на здоровье. Войдет отец - ты свою тетрадку сразу под стол, он и не заметит, а?

Но компромиссы Володю не устраивали.

– Это нечестно, - рассуждал он.
– Картину человек видит глазами - и все ему сразу про тебя ясно. Либо он хочет дальше смотреть на твои художества, что, кстати, тоже не так уж много забирает времени, либо отвернется и забудет. А стихи - их ведь надо заставить прочитать, а как? Гоняться за человеком? Давить на педали дружбы? Но разве ж это не насилие?