Догоняя Птицу

Как и раньше, его слова действовали на Гиту гипнотически. Она смотрела на него широко открытыми глазами, и ей казалось, что она погружается в теплую, но темную и бездонную реку, которая куда-то ее уносит. И она уплывала с потоком, постепенно осознавая, что и ей незачем здесь задерживаться. Ей хотелось одного: быть с ним.

– Ты не преувеличиваешь?- растерянно спросила она тоже шепотом и уже почти спокойно.
– Как же теперь все будет?

Она снова легла, устроившись на локте. Неожиданно она почувствовала умиротворение - глубокое, абсолютное.

– Какой смысл преувеличивать?

Умиротворение исходило от Гения по невидимым капиллярам, соединявшим их с Гитой с каждым днем все крепче, несмотря на невзгоды.

– Может, ты с чем-то путаешь... Эти симптомы... Они могут о многом говорить.

– Рентген я пока еще не делал, но я уверен.

– Тогда и я признаюсь: у меня тоже, похоже, в груди паразит. И я тоже почти в этом уверена.

– Да?!

На этот раз вскочил он, воззрившись на нее почти восторженно.

– Абсолютно.

– Вот и хорошо, - Гений тихонько засмеялся, склонился и поцеловал ее в ухо.

– Чего же хорошего?
– грустно усмехнулась Гита.

– Теперь мне будет не страшно.

– И мне не страшно. Уйдем вместе, правда?

– Правда.

Впервые за все эти месяцы она почувствовала что-то вроде превосходства над ним. Она нужна ему - теперь она это знает точно. Они собираются уйти вместе - но ему страшно, он сам об этом прямо сказал, а ей - нет.

– Коленька, мы с тобой одни в целом мире, - восторженно шептала Гита, крепче прижимаясь к Гению.

Она приложила к его груди ухо, слушая, как за костлявой грудиной бьется его сердце.

– Я могу жить только вместе с твоим сердцем, - сказала она, отбрасывая последние сомнения.
– Пока оно стучит, я тоже буду жить. И я согласна: здесь мы с тобой все уже перепробовали.

Гита всегда считала, что есть в мире ценности более ценные, чем просто существование.

Она всегда была человеком, полным решимости, граничившей с отчаянием).

* * *

Но это - вчера. К тому же в сумерках, когда и расширенных зрачков ближнего своего почти не видно.

А сегодня - свет, ясность, суета и коловращение.

Кого же встретим мы здесь, на Уделке, в кипящей клоаке жизни?

Продвинутую молодежь, которой одеваться в таких местах не зазорно. Вот ковыляет петербуржская старуха в кружевном платье - с черепаховой сумочкой, вся в пудре. А вон другая - большая, широкая, в кацавейке старуха из простонародья покупает веник. Там шныряют цыгане с барахлом. За спинами - кургузые тюки, но они все равно покупают и покупают и забивают эти тюки растянутыми кофтами. Тут приличная женщина продает старые открытки. А рядом - неприличная: ну-ка, посмотрим, чего у нее? Свитер со штопкой, бюстгальтер, пижама.

Водопроводчик продает трубу. Дворник - метлу. Какой-то дед - семейные фотографии. Но вот чей-то взгляд пронзает пространство - тоскующий, шалый, странный. Всклокоченная борода убийцы. Что, что продает убийца?! Часы убитого? Его глаза, чьи зрачки запечатлели бородатую рожу? Нет: чайные пакетики "липтон" поштучно и окаменевшие сникерсы.

Медленно, внимательно, вдумчиво, но одновременно и ревниво, с затаенной алчностью - перемещаются туда-сюда коллекционеры.

А где-то Ангел ходит с огненным мечом. Где-то Смерть с косой или Справедливость с весами. Где-то угрожают и наезжают, а в шаге от этого места - прельщают и обольщают. Где-то рвутся снаряды, продают последнее, предают ближнего своего, или наоборот рубашку с тела снимают и этого ближнего прикрывают от холода и невзгод, как если бы этот ближний был Ной, а все кругом - его сыновьями, и не пристало детям видеть наготу отца своего.

– Лампочки, лампочки из Зимнего! Собственноручно выкручивал!

– Расчески, ножницы... Помада губная, бэушная.

– Женщина, вам плохо?

– Да, что-то нехорошо стало. Наверное, солнце печет.

– Да не такое уж и солнце! Давайте отойдем на всякий случай в сторонку. Вот здесь, присядьте на ящик. Да-да, вот так. Посидите. И вот вам газетка - махайте, обмахивайтесь.

– А вот таблеточки для настроения - циклодол.

– Почем циклодол, дядя?

– Пластинка - рубль. А если все сразу, то за пятерку забирайте.

– Правительство? А вы что думали? Какие мы - такие и они. Они с неба не падают.

– За ноги, за ноги из Кремля надо выдергивать!

– Не из Кремля выдергивать, а из сердца. По заповедям нужно жить. Вот молитва, вот пост - и будет вам спасение. А вы все в правительство тычете!

– Клетка для волнистого попугайчика. Жердочка скособочена? А вы подправьте. У вас руки откуда растут?

– Вам чего нужно?

– А вы сами не видите, чего мне нужно?

– Раз ничего не нужно, так и идите себе!

В тот день из отхлынувших волн - многоводные волны ажиотажа после полудня начинали спадать - в Гитиных руках осело: пара концертных туфель из 50-х с бисерными розочками и острыми мысками, вязаная крючком шаль из тех, что богемные питерские барышни в холодное время года наматывают на озябшие от сквозняков шеи, джезва для варки кофе на две персоны (у Гиты имелась на одного, и кофе приходилось варить в два присеста, что было, в общем-то, кстати, потому что Гений просыпался ближе к обеду), пара ветхих, зато недорогих лаптей - подарок Бороде; застиранная льняная скатерть, вышитая чьими-то уже, возможно, истлевшими руками. Не имеющая названия детская игрушка - серенькая пластмассовая коробочка с поршнем, который надо было часто-часто нажимать большим пальцем правой руки, отчего в центре коробочки расцветала пластмассовая кувшинка, а внутри кувшинки, в окружении лепестков обнаруживалась крохотная Дюймовочка. Кружка с надписью "Олиипиада-80". Очень тертые, с махровым низом джинсы, которые Гита намеревалась переделать в шорты. Растаманская беретка, связанная с помощью не то спиц, не то крючка.

Все это Гита упаковала в походный рюкзак, купленный тут же за один рубль пятьдесят копеек. И, несмотря на тревогу, возраставшую с каждым днем и даже, возможно, с каждым часом, была полна оптимизма, который приносят в жизнь человека удачные и выгодные приобретения.

Глава двадцать четвертая

Симпатическая магия

Что-то необычное творилось с ними.

Может, это касалось только одной Лоты, а она, перенося свои ощущения на других, думала, что это происходит со всеми. Ей казалось, что не только она, но и все, даже Леха и лесники - все кое-как породнились. Они были не с Земли, а с одной и той же далекой планеты и здесь, на Земле их держала только родство и любовь друг к другу.

Трудно сказать, в какой день она это поняла. Может, когда впервые нагрелась печка или чуть позже, когда ушел холод и над горами поднялся такой плотный туман, что за ним не было видно ни дома, ни загона с лошадьми, ни леса. Ног, стоящих на земле, почти не было видно, и рук тоже, если вытянуть их в туман.