Догоняя Птицу

И неба видно не было.

Только белая мгла.

По утрам она просыпалась, садилась на матрасе и пыталась сосредоточиться. Она просыпалась раньше Птицы в осенних сумерках раннего крымского лета и слушала монотонный лепет дождя за окном. Она перестала считать дни, потому что сбилась со счета. Утром не знала, какой теперь день - вторник или воскресенье. Приезжали лесники, и оказывалось, что воскресенье, или наоборот, они с Птицей спускались в поселок за продуктами, и в магазине им сообщали, что уже вторник. И всякий раз она удивлялась: ей казалось, что прошло слишком много или, наоборот, мало времени. Совсем не столько, сколько было на самом деле.

Тепло приходило в эти края так же внезапно, как и холод.

Еще вчера был вечер с дождем, с крепким, до костей пробирающим ветром, а на утро было тихо и пасмурно, и над горами плыл теплый молочный пар.

А потом казалось, что и морды лошадей, и лица людей отражают небесную синь, а суп с пакетиковым концентратом пахнет сухим степным ветром, и даже какие-то неведомые и невидимые птицы закопошились и зачирикали в кустах.

Как-то раз Хмурый, главный среди лесников, захотел овладеть Лотой без спросу в кустах - они ведь оба были не с Земли, а с одной и той же планеты, затерянной во вселенной - Хмурый был Лоте братом родным навсегда, он тосковал и притягивался к ней день ото дня, и наконец притянулся. Это был человек простой, он не любил мелкие пакости и действовал прямолинейно, но грубо. Не было никакой возможности узнать, что творится у него в голове. Все эти дни к Лоте было обращено лишь его контролирующее, оценивающее внимание. Она все время подозревала, что общение с Хмурым - это риск, и боялась упустить тот миг, когда риск превратится в опасность. Из-за постоянного напряжения нервов у нее случались моменты малодушия. Допустим, она двигалась по некой произвольной траектории и вдруг замечала, что навстречу ей движется Хмурый. И тогда она опрометью порскала куда угодно - в дощатый туалет, за сеновал и овсохранилище, за угол дома, за коновязь - и отсиживалась там сколько, сколько нужно было, чтобы он прошел мимо. Она избегала оказываться вблизи Хмурого, избегала встречаться с ним взглядом. И даже запаха его сторонилась - запах сообщает о человеке самое сокровенное, а ей не хотелось никоим образом сближаться с Хмурым. Но в тот день она собирала в лесу хворост для печки и зазевалась, а он увидел ее среди деревьев и увязался следом. А может, он специально следил за Лотой и крался от самого дома. В своих огромных сапогах он ухитрялся передвигаться неслышно, и Лоте все время приходилось быть начеку. Она не сразу заметила, что он идет за ней следом - он подбирался в тумане, не хрумкая ветками, не шурша листвой. Сама же она, продвигаясь по лесу, создавала вокруг себя довольно много шуму. Своей увесистой коряжиной она шумела и грохотала на весь лес, который стоял понурый и необычайно и даже подозрительно притихший. Обычно она старалась на всякий случай не шуметь в лесу. Понимала, что, подняв шум, не услышит подкрадывающейся опасности, если той приспичит подкрасться незаметно. Но в последнее время изрядно - и непростительно - расслабилась. Леденящее душу происшествие - случай с убитой собакой - было уже, как ей казалось, позади: дурацкое ружье в виде ее постоянной тревоги, вероятнее всего, выстрелило. И впереди не могло случиться ничего столь же ужасного. Лес не перестал производить на нее удручающее и даже гнетущее впечатление. Однако со временем любое напряжение, любая тревога притупляются. И то, что еще не так давно выглядело кошмарным, к середине пути становится терпимым и даже сносным. И вот Лота брела по лесу, волоча за собой сломанную и высохшую ветку, которая петляла по земле довольно шумно, да еще цеплялась за стволы, создавая дополнительное шуршание. Одной коряжиной ограничиваться Лоте тоже не хотелось: надо было насобирать столько, чтобы хватило на вечер и еще немного оставалось на утро для кофе, которым они встречали каждый новый день. Лота собиралась набрать некоторое количество сухого древесного сора и связать его в вязанку - с собой у нее для этих целей имелась веревка. Это было одним из немногих бытовых дел, с помощью которых она могла принести пользу обществу, не затрудняя третьи лица просьбами прийти на помощь. Присутствие Хмурого она обнаружила только в тот миг, когда железно-каменная ручища не слишком проворно и как-то сконфуженно, а заодно и воровато легла ей на плечо, а потом ухватила за ворот Птицыной куртки, которую она на себя наспех нахлобучила перед выходом, спасаясь от сырости. Лота сразу узнала Хмурого по тому, как вела себя эта рука - нахальная и одновременно виноватая. Рука будто бы понимала, что творит зло, и действовала отдельно от хозяина. Это не было для Лоты внезапностью: именно так она все и представляла, хоронясь от Хмурого день ото дня в тени случайных предметов. Эта нагло-робкая рука отражала все свойства Хмурого. И вот, он подошел вплотную, повернул Лоту лицом к себе, сгреб в охапку, задрал на ней свитер и принялся что-то бормотать, хватать, лезть своими желтыми зубами ей в рот. Лоте казалось, что глаза его, выпученные и застывшие, как на рынке у отрезанной говяжьей головы, перетекают прямо в ее глаза.

– Чего кобенишься, красотуля?
– бормотал он таким страшным замогильным шепотом, словно вот-вот примется ее как-нибудь изощренно убивать.

Не только поведение Хмурого, но и все кругом было узнаваемо, будто явившись из полузабытого сна - притихший лес, который словно бы делал вид, что все спокойно в его обширных владениях и ничего особенного не происходит под сенью могучих ветвей. Гнилой запашок, поднимавшийся от бурой прошлогодний листвы. Клочковатый туман, готовый скрыть любого злодея - насильника и даже убийцу, а заодно заслонить своими лохмотьями любое злодеяние. Странная, неподвижная тишина, которая потворствует самым гнусным и леденящим душу вещам. Лота отреагировала моментально. Все эти она дни была начеку и уже представляла себе, как все произойдет. В ней не оставалось не капли страха. Только решимость. Решимость нечеловеческая, звериная. И она не давалась - отбивалась, царапалась, хотела ткнуть веткой в вытаращенный звериный глаз. Но до этого не дошло - отступил, нервно поддергивая на ходу штаны.

Слишком любил: не станешь обижать любимую. А может, он был поражен и испуган неожиданно встреченной в этой девушке решимостью, граничащей с ненавистью. Впрочем, ненависти особой не было: просто решимость была не по-девичьему железной, в железных одеждах - она была вскормлена тревогой и ожиданием. Страх, думалось Лоте, появляется только в том случае, когда человека застали врасплох. Если же человек закален терпением и временем, он бесстрашен. И даже, возможно, всемогущ. Зато у Хмурого на лице полыхала такая лютая печаль - печаль, для нее неожиданная, настолько она не сочеталась со всем его диким обликом - что Лота чуть не прослезилась от жалости и тут же, не выходя из кустов, все простила.

Да, Лота все ему простила, этому говяжьему леснику, и вытаращенный глаз палкой колоть не стала.

Никому не говорила, что он с ней собирался проделать без спросу в кустах, даже Птице.

По правде сказать, любовный порыв лесника вряд ли разгневал бы Птицу. Он ведь был за вселенскую, всеобщую любовь - против частной, обывательской. А раз так, почему бы не поделиться любимой с лесником? Что лесник - зверь лесной? Вовсе нет. Лесник - натуральный человек, стережет зеленое богатство своей родины. Разве виноват он в том, что люди его обидели - закатали на зону, изнуряли тяжелым трудом, а потом выпустили на свободу в чукотский поселок - никому не нужного, озверевшего, разрисованного наколками с головы до ног? Разве не нужна ему вселенская любовь? Очень нужна! Гораздо больше, чем всем остальным - наглому, самонадеянному молодняку, не нюхавшему тюремной параши.

Так рассудил бы Птица. Но рассуждать он про это не стал, потому что Лота ему ничего не сказала.

Она рассматривала его спящее молодое лицо, каштановые волосы, пересекающие загорелый, нахмуренный во сне лоб, мягкую бороду.

Она смотрела на Птицу и различала в его лице еще одно - свое собственное.

Птицын рюкзак - зеленый, страшный, полный непонятной и грозной жизни, несущий на себе отпечаток беспокойства и неподвластности никаким законам, кроме переменчивых законов сердца - валялся на полу между кроватью и окном, рядом с Лотиным красным ермаком, купленным перед отъездом по объявлению в газете. Было причудливо это соседство: ермак выглядел неуместно кичливым из-за цвета и новизны и всей своей синтетической фактуры рядом с жестокой сермяжной правдой Птицыного бэга. Лота даже собралась было их разогнать по разным комнатам или хотя бы по разным углам, но вовремя спохватилась и оставила все как есть, между окном и кроватью.

Существует же в конце концов симпатическая магия. Так отчего же ей не сработать на этот раз и не повлиять на них с Птицей через сближение принадлежащих им предметов?

Нет ничего нового под луной, но старое-то никто не отменял.

Дрожащая свеча перед темным окошком, рюкзаки на полу и спящий на матрасе Птица с Лотиным лицом. Но силуэт комнаты неумолимо проступает сквозь тьму. Брезжит рассвет. Он обманчив. Будто фосфоресцирующая глубоководная рыбина проплывает мимо окна. Сейчас она уйдет - и снова навалится тьма.

Глава двадцать пятая

Рябина. Эскимо на лавочке

Маленькая серая птичка перелетала с ветки на ветку. Посидела, вспорхнула. Потом снова уселась и запела, глядя на спящую Рябину. Птичка чирикнула, залилась трелью, а ее крошечный глаз - круглый, без выражения - смотрел на рыжий Рябинин локон, выбившийся из спальника. Будто бы птичка пела Рябине. Прилетела к Рябине - и ждала ее пробуждения.

А Рябине снился Тот Самый Сон. Она гуляет по улицам Львова. Хочет отыскать знакомое место, но у нее не получается. Этот сон снился ей вот уже несколько лет. У сновидческого Львова - так же, как у всамделишного - имелась своя география, своя Катедра и Рынок. Своя Каменица, свои улицы Армянская и Подвальная, базарчики с букинистами, львы (как же без них?). Ресторан Захера Мазоха. Высокий замок. И, попадая в него, Рябина неплохо ориентировалась: это был, несомненно, тот самый город, где она гуляла в прежних сновидениях, да и просто - Тот Самый Город. Ее город, по которому она тосковала. Живи Рябина более осознанно, можно было бы попытаться вывести закономерность: как будут выглядеть картинки сна, если каждый раз, пробудившись, подробно их записывать, и что отличает Львов сновидеческий от Львова всамделишного. Можно было бы собрать сведения об этом втором городе и даже зарисовать его ландшафт и начертить карту, а потом сравнить два города, наложив карты одна на другую.

И вот, Рябина бродила по Львову, преодолевая вязкое вещество сна. Она отчетливо различала вокруг себя зеленоватое свечение - таким бывает свет в густом лесу, где растут высокие старые ели. Там, в глубине свечения - в глубине города Львова - скрывалось что-то очень для нее важное и ценное. Она хотела приблизиться к этому непонятному объекту, она стремилась им завладеть или хотя бы увидеть краем глаза, она притягивалась и грустила, но не могла даже представить: что это. Иногда зеленоватая материя сна будто бы становилась прозрачной, и тайна вот-вот должна была проступить сквозь нее и приоткрыться Рябине, но потом вдруг оказывалось, что под одной оболочкой находится другая, более плотная. А если как следует присмотреться, можно заметить, как из-под нее уже проглядывает что-то третье. Рябину завораживала эта многослойность - казалось, еще чуть-чуть, и она все поймет, но в тот миг, когда она уже вроде бы различала контуры, внимание ослабевало - так у ныряльщика на глубине заканчивается в легких воздух, и он с сожалением всплывает на поверхность, так и не коснувшись дна и даже толком ничего не рассмотрев. Внимание Рябины теряло напряжение, что-нибудь незаметно ее отвлекало. А потом оказывалось, что уже невозможно найти дорогу назад.

Как влияет на человека астральный город? Рябина не исключала, что однажды из сновидческого Львова хлынет в ее жизнь все то, чего она боялась - одиночество, бедствия, старость, а потом и смерть.

А может, это всего лишь срабатывал механизм замещения: город, о котором мечталось наяву, появлялся во сне.

Она проснулась с мыслью, что больше не увидит Львов. И никто ей не расскажет, не объяснит, что именно показало кромку, но так и не явило себя целиком, не сбылось.

<