Договор на одну ночь

– А в эту пятницу концерта не будет? – Вопрос ей задает Петр. Поверх так и не погасшего румянца ложатся новые яркие пятна. Да че ж ты так волнуешься?

– Нет, кирие Петр. Концертов не будет месяц точно.

Петр присвистывает.

– Сезон же как раз. Почему?

Я подмечаю, как девичьи губы сжимаются. Покорность в ней как-то мирится с то и дело прорывающимся бунтом.

– Дядя Димитрий так решил, кирие Петр.

Она улыбается старосте. На меня снова не оглядывается. Прячет поднос за спиной, склоняет голову.

– Вкусного вам кофе, кирие Петр, кирие... Андрей. – Когда смотрит на меня, волнуется. Сложно в ответ не улыбнуться. Я стараюсь сдержаться.

По слишком аккуратному для нашей местности носу россыпью легки еле-заметные веснушки. Смуглая кожа идеально сочетается с миндалевидным разрезом глаз. Радужки – томно-медовые. Губы – искушающе пухлые.

С такими хочется ебаться и детей рожать.

Наверное.

– Спасибо, Лена, – немного склоняю голову. В ее очаровательной голове, уверен, изгаляюсь, удерживая так долго. В моей – любуюсь симптоматикой. – Жаль, что сегодня подача без спецэффектов.

Я просто шучу, но в ответ получаю обиженный-обиженный взгляд. Девчонка только не фыркает, а мысленно, мне кажется, всё же нахуй шлет.

– Ваши спецэффекты дорого всем стоят.

Развернувшись, уходит. А я тянусь за кофе.

Нихуя я в них не понимаю, конечно, но очень всё мне интересно.

Глава 8

Лена

Быстрым шагом ухожу прочь от злосчастного столика и клянусь себе не возвращаться в зал, пока Петр с Темировым в Кали Нихта.

В грудной клетке жжет и распирает. Мне столько хотелось сказать…

При участии этого мужчины в моей жизни значительно прибавилось унижений и проблем, а он шутит про спецэффекты.

Очень, блин, смешно.

Ужасный человек. Просто ужасный.

Я поняла это еще утром, прочитав ту статью. Образ отстраненного и по-хорошему сдержанного депутата осыпался тонкой штукатуркой. Жена охарактеризовала Андрея Темирова совсем не так.

Вспыльчивый. Самонадеянный. Амбициозный. Нетерпеливый. Жаждущий безоговорочной поддержки и бесконечной похвалы. И при этом… Изменщик. А она еще и готова его простить, вы представляете? Святая женщина.

Не знаю, что может уронить в моих глазах человека сильнее, чем склонность к предательству. Я этого никогда не понимала и не пойму.

Поверив каждому слову в той статье, посмотрела на мужчину другими глазами и поняла, что прислушиваться к нему было бы верхом глупости.

Вернувшись в Кали Нихта я планировала прекратить свой бунт, но делать это надо было раньше.

Надувшись из-за своей мнимой правоты и непонятно что кому доказывая, я забыла выключить огонь под кастрюлей с бульоном. Всё чуть не закончилось сожженой кухней и пожаром.

В последний раз по заднице я получала, ещё будучи подростком. Но этим утром дядя снова расчехлил ремень.

Я, как дурочка, стыдно бегала вдоль набережной, умоляя не бить. Он следом – требуя остановиться, иначе будет хуже.

В итоге было хуже. Поймал. Скрутил. Отходил так, что кожа до сих пор горит огнем. Но куда сильнее задета гордость.

Всё это – на глазах у местных, туристов, бесячего Георгиоса.

Обидно настолько, что хочется выть. Только сил продолжать корчить из себя оскорбленную невинность во мне уже нет. Я признала свою вину во всем. За все попросила себя простить. Приняла наказания.

Убедилась: нечего слушать заезжих изменщиков, которые ни черта не смыслят в нашей бытности, хоть и имеют греческие корни.

Жаль, что я не сделала этого сразу.

***

Обслуживать людей сегодня мне было особенно сложно. Понятно, что большинство обитателей и гостей Милфеи чхать хотели на разборки Димитрия Шамли с племянницей, но я себя чувствовала так, будто каждый сидящий в нашем кафе слышал, как я визжала и просила остановиться, а дядя перечислял мои грехи.

И, словно издеваясь, именно сегодня о себе напомнить нужно было злосчастному Темирову.

Он мне понравился, а теперь я его почти ненавижу.

К их столику подходить дядя мне строго-настрого запретил. А я и не стремилась. Разве что… К Петру.

Мне иногда так хочется попросить, чтобы он забрал меня к себе в Понтею. Я возьмусь за любую работу. Подпишусь на любые условия. Просто пересидеть бы под его защитой до августа, а потом уехать… И с концами.

Когда тетя Соня отправила меня в подсобку за мешочком специй – я пыталась отнекаться, но, учитывая настроение дяди, не слишком настойчиво. Понятия не имела, вспыхнет ли следующим таким же ярким пожаром малейшее мое непослушание.

Проходя мимо столика, я позволила себе маленький грешок – всего лишь глянуть на Петра. Он улыбнулся – мое сердечко забилось быстрее.

Но это ни в какое сравнение не идет с тем, как начало вылетать, когда на запястье сомкнулись пальцы другого. От страха, конечно же. А еще от возмущения.

Вы же говорили, что трогать меня никому нельзя. А вам? Или вам любую трогать можно?

По Темирову видно было, что он мной забавляется. Он и тогда забавлялся, наверное. Как и все тут, упивался моим испугом. А я подумала, что говорил всерьез. Дурочка.

Сейчас с радостью отмотала бы время вспять и в уборной вела себя иначе. Не лезла бы. Раскаянье не источала (какая разница, я все равно свое получила), не рассказывала бы ни про дядю, ни про отца…

Сидя за столиком, он смотрел на меня с иронией, а я внутри цитировала подробности его ужасной биографии.

Вот как так можно? Изменять жене с ее лучшей, блин, подругой! Неужели никого другого не нашел?

Подлец.

Они уехали – я выдохнула облегченно.

Надеюсь, дядя хотя бы не делился с ними рассказом о том, как гонял меня утром сидоровой козой. Это унижение я вряд ли пережила бы.

***

Уже вечером, протирая с безосновательным остервенением столы, на фоне шума прибоя слышу свист. Подняв взгляд – врезаюсь в насмешливое лицо Георгиоса.

Он, без спросу, заходит на нашу террасу и усаживается наблюдать, как я убираю.

– Получила сегодня, да, Еленика? – от вопроса и тона меня начинает трясти.

Игнорирую, продолжая протирать стол. Взгляд парня прожигает дыры в моей щеке. Спускается ниже. От понимания, что Жора откровенно меня разглядывает и ничего ему за это никто не скажет, подташнивает.