Доктор Проктор и его машина времени
Шрифт:
У тебя нет на носу французской прищепки, поэтому я переведу:
На нас поднялась тирания, Взнесен окровавленный стяг.Булле запрыгнул на гильотину и оказался над головами доктора Проктора и Лисе, которые тоже громко подпевали:
К оружью, граждане! Вперед, плечо с плечом! Идем, идем! Пусть кровь нечистая бежит ручьем!Слова захватили людей, и, хотя Булле перестал играть, они не умолкали. В мощном
— Давайте отпустим всех приговоренных к смертной казни! — крикнул Булле, когда песня смолкла. — Мы не хотим больше смерти. Чего мы хотим?
— Чего мы хотим? — крикнули собравшиеся на площади Революции.
— Скажите «Ж»! — крикнул Булле.
— Жэ-э-э-э!
— Скажите «И»!
— И-и-и-и!
— Скажите «В»!
— Вэ-э-э-э!
— Скажите «И»!
— И-и-и-и!
— Что получилось?
— ЖИВИ! — ответила толпа. — ЖИВИ! ЖИВИ!
Булле был сейчас настолько увлечен, возбужден, экзальтирован и лирически настроен, что испытывал насущную потребность в пении. Поэтому он запел:
Жизни скажем — да, да! Смерти скажем — нет, нет!Кровавый Колодец подбежал к гильотине, отпер замок, выпустил Лисе и доктора Проктора, стряхнул с их одежды грязь и заботливо спросил, все ли у них в порядке. Конечно, все было в порядке, потому что они тут же бросились к парню в генеральской форме, схватили его под руки и понесли, а он продолжал петь:
Жизни скажем — да, да!Перед эшафотом люди пели, танцуя и подпрыгивая. Подобного ликования площадь не видела даже во время самых кровавых и удачных воскресных казней. Кровавый Колодец почувствовал удивительное тепло, почти радость при взгляде на них. Веселье продолжалось, его было не остановить. Было что-то раздражающе захватывающее и пленительное в этом пении. Поэтому, когда радость добралась до его горла, Кровавый Колодец сделал то, чего не делал никогда раньше за все время своей карьеры самого страшного палача Парижа. Он сорвал капюшон и показал собравшимся свое лицо. И как по команде, прервалось пение. Все с ужасом уставились на Кровавого Колодца. Потому что красавцем его никак нельзя было назвать. Но вот он широко улыбнулся и запел раскатисто:
Жизни скажем — да, да!И праздник покатился дальше. Люди словно обезумели и стали петь любые слова — «банан», «труба», «башня», — лишь бы там была буква «а». Они даже не заметили, как три человека исчезли с эшафота и пошли в сторону всеми проклятой тюрьмы Бастилия. Люди продолжали петь, танцевать и обливать друг друга красным вином. Завтра утром большинство из них ничего не вспомнят, проснувшись с больной головой, болями в горле и в ногах. Но Кровавый Колодец будет помнить. Всю оставшуюся жизнь он будет петь сам и научит песне своих детей и внуков, которые разбредутся по свету, переселятся в Англию, Германию, а кое-кто и на север, в далекое тесное ущелье, продолжая нести людям песню о радости жизни.
— У вас найдется мыло для путешествий во времени? —
переведя дух, спросил доктор Проктор.Он, Булле и Лисе обогнули Бастилию и углубились в лабиринт кривых улочек Парижа. Булле и Лисе не знали, где они находятся, но профессор, по-видимому, легко ориентировался среди по-воскресному тихих улиц и переулков города.
— У меня есть немножко, — сказала Лисе. — Но мне кажется, на троих не хватит. Не забудьте, что мне пришлось кое-куда заехать по дороге.
— И у меня есть немножко, — сказал Булле. — И мне тоже кажется, что на троих не хватит. Не забудьте, что и мне пришлось кое-куда заехать по дороге.
— Будем надеяться, что ваших запасов нам хватит, — сказал доктор Проктор, когда они свернули за угол. — Вы встречались с Жюльет? Она ждет в пансионе?
Они не успели ответить, потому что доктор Проктор остановился так резко, что Булле и Лисе столкнулись с ним.
— О нет! — простонал профессор. — Кто-то утащил мою ванну — машину времени. Смотрите!
Но смотреть было не на что, он показывал на пустынную площадь с несколькими фруктовыми ларьками без продавцов.
— У кого-то появилась новая ванна, — пробормотал Булле. — Что будем делать?
— А где твоя ванна, Булле? — спросила Лисе.
— Она по адресу, который ты написала на письме в бутылке, ты ведь туда отправилась, — сказал Булле. — В Пастилии. Кстати говоря, ты выбрала странное место — скотный двор.
— Я перепутала Пастилию и Бастилию, — ответила Лисе. — Если у нас мало мыла для путешествий во времени, надо добраться до места раньше, чем кончит пениться мыло. Но как? У нас ведь нет свиней.
— Каких свиней? — хором спросили профессор и Булле.
— Забудьте, — вздохнула Лисе, решив, что на объяснения нет времени. — Так что мы делаем?
— Да, что мы делаем? — хором крикнули профессор и Булле.
Трое друзей в растерянности посмотрели друг на друга.
И пока они стояли в растерянности и в солнечных лучах, падающих на мостовую среди высоких парижских домов, они услышали веселое цоканье лошадиных копыт и скрип деревянных колес. Они обернулись. Из-за угла вывернула каурая лошадка с большими черными шорами на глазах, и показался экипаж. Кучер на козлах чуть покачивался и, похоже, дремал. Тканевое пальто, мешки под глазами, на голове изъеденная молью шляпа, черная и длинная, как печная труба.
— Поедем? — зычно спросил он и зевнул.
— Как по заказу! — воскликнул профессор. — Поедем!
Они открыли дверцу, вошли в карету, и экипаж тут же тронулся.
Внутри было два сиденья и четыре места, причем одно было уже занято, так что извозчик и правда прибыл как по заказу. Шляпа незнакомца была надвинута на глаза, и он, казалось, крепко спал, потому что слегка покачивался в такт движению.
— Странно, — сказала Лисе.
— Что странно? — спросил профессор.
— Извозчик не спросил, куда нам ехать.
— Элементарно, — презрительно усмехнулся Булле. — Он должен сначала отвезти первого пассажира.
— Но у нас мало времени! — сказала Лисе. — Давайте разбудим его, спросим, не будет ли он возражать, если мы сначала поедем в Пастилию.
Профессор покачал головой:
— Боюсь, это не поможет, Лисе. Пена к этому времени уже исчезнет.
Они обдумывали это некоторое время, и только лошадиные копыта цокали о мостовую, словно отбивая ритм медленного танца.
— Здесь была Распа, — сказала Лисе. — В толпе. Вы ее видели?