Долгота дней

Хорошо, закричал Силин, хорошо! Пусть двое стариков! Хоть четверо! Из телефонной трубки пахнуло ливанским кедром. Хрен с ними!

В эту ночь пиво в ее организме беспрестанно превращалось в чистые, как родник, слезы. И они лились себе и лились, покуда в доме не закончились сигареты и опять не настал рассвет.

*

Через три дня в пяти километрах от выезда из Z, между двумя полями, одно из которых было свекольным, а второе неизвестно каким, потому как урожай уже собрали, микроавтобус, в котором ехало двенадцать человек и шофер, обстреляли из минометов. Водилу выкинуло через лобовое стекло, сопровождающий сумел выскочить в последний момент, что-то крича и матерясь. А пассажиров убило одной общей миной производства СССР. Еще через минуту какой-то снайпер от скуки снял волонтера. Водила еще минут сорок сидел среди свекольной ботвы, перемешанной с грязью, и плакал, размазывая красные слезы по свекольным щекам. Он был сильно контужен. Ему чудилось, будто кто-то зовет его по имени, и плачет, и пытается что-то сказать.

Семь укропов

Павел всегда любил своего отчима. Он всегда считал его отцом. Матвей Иванович был человек крепкий, основательный. Все, что надо было, по дому делал сам. Пришел в семью Нины Ивановны, как Божье благословение. Она сама, конечно, не подняла бы сына. После смерти своего отца, Пашкиного деда, всегда им помогавшего деньгами и продуктами, одно время отчаялась. Работала на двух работах, но денег все равно Не хватало. А Пашка рос болезненным, и ему требовалось питание. Появившийся из тьмы шахтерской ночи Матвей пригрел пацана, сумел завоевать его сердце.

Матвей Иванович приехал сюда в зрелом возрасте по «рабочей путевке» и, как сам признавал, Украину не то что не любил… Скорее, не понимал. Так и говорил своему воспитаннику.

— Не понимаю я, сынок, украинской речи, а также всех этих сложностей со Степаном Бандерой. Не люблю я западенцев, понимаешь? Они дикие какие-то. Просто дикие люди. И общаются только между собой. У нас на шахте работало несколько человек. Так они только со своими говорили и только по-своему. Их даже били за это несколько раз. Но толку, по-моему, никакого не было. Только злее становились. И я так рассуждаю, раз они люди такие, что с них взять? — он выпивал очередную рюмку, занюхивал горбушкой. — Хотя, по сути, кто такой этот Бандера? Ну, агроном ведь просто. Вот я тоже агроном по первому образованию. Тоже институт закончил. И что, мне теперь памятник ставить? А русский язык, скажем, красивее и богаче, это ж факт. И я тебе сейчас объясню почему. Во-первых, на нем моя бабушка говорила, Настасья Александровна. Между прочим, профессор геологии. Ее на Колыме в сорок втором сгноили. А во-вторых, вообще умные люди. Гагарин, например, Гоголь. Ты ж понимаешь, Пашка, Гоголь?! «Мертвые души», Паша! Читал ты такой роман?

— Та не, — пожимал плечами парень и натужно краснел.

— А вот и зря! Зря! — Матвей Иванович качал головой. — Хотя, честно говоря, я тоже не одолел. «Вий» мне как-то ближе. Кино такое знаешь? Посмотри! Отличное старое кино! Правдивое, главное дело… Но мы не о том! — Он собирался с мыслями, закуривал. — Ты лучше скажи, чего нам теперь делать, раз у них такой агроном? Забывать свой язык? — Он качал головой. — Считаю, глупо это. А они говорят, мол, забудьте! — Матвей смешно наклонял голову, разводил руками, наливал себе еще водочки, брал в руку малосольный огурчик. — Мол, вся страна теперь станет говорить по-украински. Ну, ребятки, — разводил руками Матвей Иванович, — это же смешно! Понимаешь? У них свой язык, у нас свой. Так же всю жизнь было. Эти, которые в Киеве, хоть бы подумали головой. Мы ж на шахте не против чего. Пусть даже и в Европу. Если уж так рассуждать, то шахтера гомосексуализмом не испугаешь. Нам эти все извращения во время смены в шутку даже приятно вспомнить.

Но, во-первых, производство не трожь! А во-вторых, дай ты мужику поговорить по-своему! Денег можешь не платить, а вот слово его не обижай, ибо оно живое, соленое! Они же этого не понимают! Думают, если трех с половиной бандитов погнали с верхних нар на нижние, то это уже революция достоинства?!

Но мы же умные люди с тобой, парень! Нас же жизнь с тобой научила отличать зерна от плевел. И если кто-то, извините, в Киеве намайданил, то пусть он сначала уберет там, порядок наведет, понимаешь, жизнь человеческую наладит, а потом я с ним разговаривать стану! Правильно?! Нет?! Ну, сам посуди, если я, к примеру, решил ремонт в доме сделать, а вместо этого развел такой срач, что на голову не натянешь, то какой я после этого хозяин? Никакой! Можно ко мне серьезно относиться? Нельзя! Вот я о том и говорю!

Когда в городе начали стрелять, Матвей Иванович принялся изучать обстановку. С работы к этому времени он уже рассчитался, потому как имел солидную пенсию, а на шахте платить перестали совсем. Так что время на изучение положения в мире у него было. Ходил, говорил с людьми. Возвращался к вечеру, усталый, тревожный, но, в общем, довольный.

— Вот так, значит, Пашка, получается, — говорил он, закусывая водку селедкой и картошкой в мундирах. — Двигает к нам сюда с запада сила сильная! Рассказывают люди, что Правый сектор на танках прет прямой наводкой. Говорят, давить нас тут станут, как вошь какую-нибудь. Всю нашу, понимаешь, Z-жизнь хотят разворошить и расстроить. А сверху желают поставить кролика, который сейчас там у них всем заправляет! А кролик, Пашка, — он и есть кролик. Станет наших женщин пользовать почем попало, капусту жрать так, что в обменниках потом ее не найдешь, и стучать когтистыми лапами по военному барабану. Понимаешь, о чем я?

— Типа того, — застенчиво говорил Пашка, почти ничего не понимающий из того, что слышал. Он знал только, что Матвей Иванович — лучший в мире отчим, отец его родной, считай, и что за него он глотку любому станет рвать зубами. Впрочем, из рассказов Матвея Ивановича выходило, что сепаратизм в Z твердо поддерживают только работники СБУ, криминал и местная милиция. Граждане предпочитают держаться в сторонке. С кривыми усмешками обходят митинги. И в беседы вступают исключительно на подпитии.

Общее мнение такое, что «новые» и «старые» между собой договорятся. А потому лучше помалкивать и не встревать в драку. Эта стратегия здесь себя всегда оправдывала. Народ толком понять не мог, что происходит, и, по свойственному местным пессимизму, не верил никому. Власть с властью всегда общий язык найдет, считали здесь. Был уже один оранжевый президент, который в пару месяцев стал лучшим другом своих врагов. Так что если «киевские» захотят, здесь будет Украина. Не захотят, значит, будет, что будет. А у простого человека когда и кто здесь что-нибудь спрашивал?

К этому времени в городе уже много было странного чужого люда, завезенного из ближайших к границе российских областей. Этих бомжеватых мужичков и их нагловатых грязных баб, стоявших на всех пророссийских митингах, Пашка раньше никогда не видел. Перегар, вороватые и наглые усмешки свидетельствовали о том, что им все равно, на каком митинге стоять. Где и что в городе располагается, они не знали. С милицией были запанибрата. Говорили по-русски с характерным неместным акцентом и громко нахваливали «хохляцкое» честное пиво.

*

В начале июня после получения пенсии и регресса Матвея Ивановича нашли в городском саду мертвым.

Он лежал у воды с печальной улыбкой и глубоко разрезанной с правой стороны шеей. Нина страшно рыдала на похоронах. Прыгнула в яму, когда опускали гроб. Пыталась ударить себя ножом в сердце. Но через неделю нашла работу вахтера в студенческом общежитии в центре и на новом месте несколько ожила.

Пашка же отчима каждый день видел во сне. Тот улыбался и рассказывал что-то без конца и начала. Про уголь, про Александра Невского, про Белку и Стрелку и битву на Калке. По правде говоря, Пашка улавливал только общий тон, а детали различал мутновато, как через грязное стекло. Ну и, в конце концов, записался, на войну против Правого сектора и, соответственно, за Гоголя, Гагарина, а главным образом — за Матвея Ивановича, агронома по первому образованию. Парню выдали «Калашников», два рожка патронов и отправили воевать с тремя десятками таких же. В бою, к сожалению, они оказались не одни, а с противником. И быстро выяснилось, что на войне убивают. Но, сказать по правде, Пашка ничего толком разглядеть не успел.

Только они залегли на краю поля у небольшой речушки, которая тут почти под прямым углом поворачивала к городу, как украинский батальон пошел в атаку. Стрельба поднялась страшная, а бой вышел короткий и сумбурный. Пашкин командир оказался сволочью, да к тому же и нетрезвой. Швырнув в сторону заклинивший автомат, рванул в посадку. Там двинул оврагами до ближайшего дачного поселка и был таков. А у маленькой речки еще целых двадцать минут молодые души отлетали в невозвратное плавание по великому небесному океану.

*

Нина Ивановна пришла с работы поздно. Заварила чаю, принялась готовить ужин. Знала, что Пашки сегодня не будет, а потому не волновалась. Поев, достала бутылку портвейна, открыла и налила полстакана. Выпила. Тут явилась Хвощ Мария Степановна, ее соседка. Вот она и рассказала, что Пашка был отправлен в бой и там погиб. Об этом имел верные сведения ее муж, при новой власти подкармливающийся шофером.

— Всех их положили в поле у Михайлова, — Мария подняла стакан портвейна и выпила, не морщась. Кинула в рот карамельку. — В аккурат сразу за речкой. Направо трасса, а слева приток Кальмиуса. Там и лежат. Но идти туда далеко, а машину ты не найдешь! — Мария довольно потерла руки и поднялась с места.