Дом аптекаря

Лидия и прежде была дряхлой и немощной и, казалось, пребывала в таком состоянии не первый десяток лет. Но за дряхлостью и немощностью чувствовались почти непристойная сила, тупое упрямство и вульгарная живучесть старого солдата. Она кряхтела и пила, ныла и ругалась. Теперь неукротимый дух бойца уходил Лидия стала мягче, добрее, покладистее — сорванный с ветки и понемногу портящийся в вазе фрукт. Над ней повис тяжелый аромат увядания. Шаг за шагом она уступала надвигающейся ночи.

Хотя… кто может точно сказать, сколько кому осталось?

У богов свои расклады, и в их карты не заглянешь.

Другое дело, что оставлять все на волю случая Рут не хотелось.

Дома ее ожидало сообщение от Майлса. Есть информация от Фишера. Он раскопал в архивах письмо Ганса Поссе, в котором речь, в частности, идет о ван дер Хейдене.

Ответ Рут занял две строчки:

Дорогой Кочерыжка, с сего дня освобождаю тебя от всех административных обязанностей. Рут.

Сообщение возымело желаемый эффект — Майлс позвонил уже через десять минут.

— Зайти можно? — спросил он.

— Не получится. Я ухожу.

— Тогда по крайней мере скажи, в чем дело. На каком основании меня освобождают от административных обязанностей?

— Не сейчас, ладно?

— Обиделась, да? За то, что я не рассказал про те соскобы? Зуб за зуб и око за око. Вы, женщины, все такие, постоянно уравновешиваете эмоциональные весы: ты мне это, а я тебе то.

— Сначала расскажи о Поссе и о том письме, о котором ты упоминал.

— Сам я письмо не читал, но Фишер говорит, что Мидль имел дело со Скилем и остался очень им недоволен. Мидль сразу почувствовал, что Скиль нервничает и что-то скрывает. Потом они обнаружили надпись на задней стороне картины, вцепились, расшифровали и поняли, на что наткнулись. Поссе просто голову потерял от радости. В письме он использует такие выражения, как «революционный процесс» и «открытие исторического значения». Фишеру я ничего говорить не стал, но понятно, что нацисты все-таки докопались до сути. Поэтому картину и решили отправить в Альт-Аусзее. Вот и все. А теперь признавайся, что ты, черт возьми, задумала.

— Иду за покупками.

— Со мной могла бы быть и пооткровенней.

— Майлс, ничего не изменилось. Будем и дальше жить в полном симбиозе. Но опыт показывает, что иногда левой руке лучше не знать, что затевает правая.

— Вот как?

— Да.

Он обиженно засопел в трубку, потом, смягчившись, добавил:

— У меня для тебя хорошие новости. Или просто новости — понимай как хочешь.

— Что за новости?

— Мы со Смитсом поговорили с Кабролем. Объяснили ситуацию, убедили, что никакого заявления ты не подавала, что это все происки врагов. В общем, ему пришлось отменить собственный приказ. Сказал, что будет счастлив видеть тебя на работе. Едва не запрыгал от радости.

— Спасибо, Майлс.

— Не стоит благодарности.

— Сказать по правде, я не вполне уверена, что готова вернуться прямо сейчас.

— Сладкий вкус свободы?

— И это тоже. Но главное, я хочу попробовать кое-какие варианты. Будь добр, сыграй за меня. Скажи, что увольнение выбило меня из колеи, что мне надо прийти в себя, оправиться от моральных ран.

— Ладно, — проворчал Майлс. — Но берегись драконов. Держи меня в курсе. Тучи собираются на горизонте, и в одиночку тебе не справиться.

Рут состроила гримасу, положила трубку и посмотрела на часы. Часов не было, так что и посмотреть было не на что.

Солнце расчертило сырой двор идеально ровными тенями.

Она знала, что должна сделать это сегодня. Совершить кражу.

Прежде всего ради Лидии.

К черту Каброля! К черту закон! К черту неспешный марш бюрократии!

Лидия получит свою картину — она, Рут, об этом позаботится. Не допустит, чтобы старушка отошла в мир иной, не получив семейную реликвию.

А еще она сделает это ради себя.

Украв картину, она предотвратит возможные нападки и обвинения. Кому-то такая логика могла бы показаться странной, безумной, вывернутой наизнанку, но Рут так не считала. Предположим, Лидия умрет, и Бломмендааль, размахивая завещанием, выскочит на сцену, как кукушка из часов. Рут достанется все: дом, картина, кошка, мешки и пакеты. Вывод: она с самого начала на это и рассчитывала. Следовательно, она и есть пиявка ненасытная, вымогательница и моральный урод, презреннейшая из презренных, нижайшая из низших.

Украв картину, она приглушит хор будущих критиков. Все поймут, что она пошла на это ради старухи — у себя же никто не ворует. Что касается завещания, то все просто — она не знала ни о каком завещании и знать не могла.

И это при условии, что ее поймают.

Удивительно, но мысль о том, что ее схватят, предадут суду и посадят в тюрьму, даже не приходила Рут в голову. С подобными неприятностями легко справиться с помощью напильника, переданного в камеру внутри обычного батона. Значение имел запутанный узел моральных связей и отношений, высшее оправдание ее действий.

Если же ее не поймают, что ж, тем лучше. Ворчуны будут ворчать, нытики ныть, но в ее душе будет покой.

В конце концов, все сводилось к этому: Рут предстояло договориться и примириться с Рут.

Лучше бы она никогда не видела этого завещания…

Она оглядела комнату Сандера, посмотрела из окна на крошечный замерзший сад и, подняв голову, залюбовалась резвящимися в облаках розовыми ангелочками.

Совсем недавно Рут чувствовала себя здесь чужой. Почти воровкой. Теперь она готовилась ею стать. Но между «тогда» и «теперь» была большая разница. Дух Сандера не только не пострадает, но и окажется в выигрыше. Рут собиралась рассчитаться с его старыми долгами. На мгновение она представила его одним из розовощеких ангелов, ободряюще подмигивающим ей с потолка. Единственная проблема заключалась в полном отсутствии опыта, в прошлой жизни краж за Рут не числилось.

Она вдруг сделала неприятное открытие: ей страшно.

Рут сжала кулаки так, что побелели костяшки пальцев, выгоняя из себя страх и дрожь.

«Все получится, — настраивала себя Рут. — У тебя все получится». Она сказала Майлсу, что идет за покупками, и это было недалеко от истины. Кража — та же покупка. Разница лишь в том, что ты обходишь стороной кассу.

Только вот как быть с камерами, этими бесстрастными наблюдателями на потолках и стенах, без которых не обходится ни одно мало-мальски уважающее себя учреждение? Настоящее, черт бы их побрал, полицейское государство — куда бы ни пошел, за тобой везде следят. И как, скажите на милость, зарабатывать на хлеб с маслом честному вору? Достаточно переступить порог самой что ни на есть жалкой забегаловки, как тебя уже щелкнули, измерили, записали и пронумеровали.

Итак, нужно замаскироваться.

Рут перебрала лежавшую в сумке одежду. Ничего подходящего. Ее собственные вещи ничуть ее не меняли, в них она выглядела сама собой.

Кроме книжного шкафа, в комнате был платяной шкаф красного дерева. Она открыла дверцу — рубашки, костюмы, пара длинных зимних пальто.

Рут с опаской потянула носом. Ничего страшного. Удивительно, но вещи прекрасно пережили полвека в этом частном Музее Брата. Ни камфары, ни нафталина не чувствовалось. Моль, соблазнившись богатой добычей, вероятно, эмигрировала на половину Лидии.