Дом, где живет чудовище

Сила пела в крови, буревой мрак сиял, и бьющие в грудь потоки воды казались нежными девичьими пальцами, а ярящееся море в пене кружев — брачным ложем. Среди туч проступал прекрасный женский лик: глаза — звезды во тьме, волосы — ветер, губы, что были слаще жизни… Были… А руки белее снега уже тянулись молниями навстречу, обнимали, и дрожь желания прокатывалась по телу.

В прошлый он раз опоздал. Ведь было из-за чего…

Пальцы, бабочками порхающие над конвертами…

Каштановая прядка на склоненной к столу шее…

Жемчужно-розовая шаль на плечах и танцующая в тумане над озером цапля…

Напряженная спина, отзвук его желания в сбившемся дыхании, теплая впадинка, прижатая к его колену и мокрое платье бесстыдно облепившее тело…

Голос-шелест:

— Я твоя.

Пусть не ему, кому-то другому, но живой, настоящий, рядом…

Может стоит уже прекратить насиловать душу, гоняясь за призраками среди волн и молний?

Ветер, что прежде ласкал, ударил в грудь тараном, опрокидывая. Небо и море поменялись местами, соленая и горькая вода хлынула в ноздри и пасть, гася плеснувшее пламя, оплела, придавила тяжестью полотнища крыльев, и потащила вниз, в ледяную бездну.

Эдсель рванулся, жилы и мышцы взвыли от усилия. В сторону и вверх, будто из водоворота… Воздух… И новый удар. Ярость вспыхнула огнем, белым и злым, как сеть из молний, пытавшаяся спутать крылья и снова опрокинуть в водяной хаос.

— Алар-р-рд, — грохотало громом.

— Моой, — выл ветер, — моой…

Живые не могут спорить и сражаться со стихией, но он и сам — стихия, огонь, танцующий в хаосе молний, лезвия крыльев, вспарывающие воздух, рев грома среди клубящегося мрака туч, штормовой дракон.

Его ударило снова, но он был готов. Провалившись в воздушную яму, сомкнул крылья, нырнул под задравшуюся волну и, пронесясь под беснующейся водой, вновь вырвался на поверхность и помчался к берегу.

Край скалы обрушился вниз, когда мощные когтистые лапы вцепились в него, и серо-синяя, сливающаяся цветом со штормовым небом чешуйчатая громадина, дернув полотнищами крыльев, придавила подбрюшием истрепанные ветром заросли. Яростно вспыхнуло белым острым светом, по земле пробежали, извиваясь змеями, нити потрескивающих голубоватых разрядов. Алард, уже человек, пошатнулся, замер на миг и быстрым шагом направился к дому.

Через минуту он уже бежал, браня себя за черствость, эгоизм и скудоумие.

Полынь, круг из соли, обреченность и страх в глазах до того, как перед ним захлопнулась дверь и голос-шелест: “Я твоя” кому-то другому…

Элира…

Холл, коридор, дверь…

— Элира!

Комната казалась пустой. Неверный свет снаружи, размазанный круг из соли и пучки трав, осколки выбитого стекла. Пахло горечью, терпкой сыростью, дождем, кровью… Никого… Тогда откуда это звук замирающего дыхания, едва слышный за шумом дождя и убегающей прочь грозы?

— Элира…

Алард нашел ее на полу у кровати, свернувшуюся комком. Глаза были открыты и, не моргая, смотрели в одну точку. Лицо, грудь, насколько он мог видеть, и руки — в мелких кровоточащих порезах. В одной из них мисс Дашери сжимала край кружевной шали, той самой, подаренной. Когда Алард, опустившись на колени, попытался ее приподнять — она задрожала и сделалась холодной и влажной, как тающая сосулька.

— Элира, — он пытался поймать ее взгляд, а потом просто прижал к себе.

Встать, не выпуская из рук колотящийся ледяной комок, было довольно сложно, но Эдсель справился. Усадил ее на постель.

Попытка вытащить шаль из руки не увенчалась успехом, Элира лишь сильнее сжала пальцы, и тогда Алард просто набросил жемчужно розовое кружево ей на плечи, заворачивая, как замерзшего ребенка в покрывало. Присел напротив, удерживая дрожащие запястья.

— Элира, вы меня слышите? Что случилось?

— Я просто… Я просто… — ее взгляд блуждал по комнате, безумный, страшный отраженным на дне обреченным отчаянием. — Окно разбилось. Окно разбилось, а я упала и вот. Это случайно, папа, я такая неловкая… Нет, что ты, он никогда… А это просто пол натерли сильно и перила гладкие… Он меня любит! Нет, не надо с ним говорить… Пожалуйста. Нет, я… если ты это сделаешь, я… Я больше не приеду, я…

Замолчала. Взгляд замер.

— Элира…

— Окно разбилось, а он упал, — снова заговорила она, глядя в пустоту. — Он упал, а я смотрела. Я чудовище, убийца…

Зрачки расползлись на всю радужку, в каждом по водовороту. Губы продолжали шевелиться беззвучно, но слова были те же: убийца, чудовище. Они звучали внутри Аларда его собственным голосом

Эдсель понятия не имел, что делают в подобных случаях, но нужно было что-то делать. Тащить через полдома в гостевое крыло на втором этаже, где расположился целитель? Так себе выход, но и оставлять ее было… страшно?

Сквозь кружево медленно проступали темные пятна. С припухшей губы, обогнув подбородок скатилась вишневая бусина и нырнула дальше по шее, до ключицы. В окна подсветило далекой молнией и тени от листьев растущих рядом с окном плетущихся роз легли на лицо следами чьих-то безжалостных ударов.

— Я… сейчас, — дрогнувшим голосом проговорил Эдсель.

Орвиг сел на постели едва не раньше, чем Алард распахнул дверь его спальни, и не спрашивая, отправился следом. Целителю хватило одного взгляда, чтобы сделать выводы и послать Эдселя обратно в свои комнаты, велев принести саквояж.

Возвращаясь, Алард забрал и водрузил на привычное место оставленную внизу на столе маску. Вряд ли Элира что-то видела, а если и видела, тем лучше — будет держаться подальше. Ему и самому хотелось бы держаться подальше, но тянуло обратно, невыносимо.

В дверях Эдсель едва разминулся с растрепанной служанкой с метлой, совком и корзинкой для мусора. Ярко горели светильники. На полу комнаты уже не было ни стекла, ни соли с травой. Выбитый оконный проем опалесцировал радужной пленкой, похожей на стенку мыльного пузыря, и оттуда больше не дуло. Элира, освобожденная от шали и платья, лежала в кровати и казалась вполне вменяемой, потому что потянула одеяло выше на грудь, едва он вошел.

Рядом суетились Лексия и Орвиг. Вернее, Лексия суетилась. Орвиг сидел на краю постели рядом с Элирой, шикал на мешающую, мечущуюся, как мотылек у лампы, взволнованную тетушку. Целитель держал мисс Дашери за запястье одной рукой, а вторая зависла над ее грудью. С ладони стекало золотистое сияние. Царапинки на коже девушки разглаживались, а ее лицо, особенно подрагивающие ресницы, казались присыпанными сверкающей пылью. Это было болезненно красиво, как розовые лепестки в кружеве инея, попавшие под солнечный свет. Краткий миг чуда.