Дом, где живет чудовище

Поэтому я только слушала, как на меня смотрели. Очень уютно. Долго. Тепло. Мне стало любопытно, и я решилась открыть глаза.

— Очень хорошо, юная леди, — сказал голос, который совсем не вязался с чуть вытянутым остроносым лицом, — я рад что вы решили на меня посмотреть. Как вам здесь?

— Все серое, — призналась я. Мой голос был похож на шелест, но это же сон, поэтому я могу говорить, как мне вздумается, хоть скрипеть рассохшимся стулом, хоть звенеть чайной ложкой о фарфор.

— А я?

— Белый и золотой. Очень ярко.

— Хорошо, — улыбнулся странный гость. — Теперь можно поспать.

И сам закрыл мне глаза. Как и обещал, не касаясь, просто провел ладонью над веками, будто хотел с них пыль смахнуть, и они закрылись.

Я снова была в привычной темноте, а к запаху полыни примешалось немного терпкой сладкой сливы. Здесь было много полыни и других трав. В шкафах Лиана хранила то, что настаивала, а травы висели рядами вдоль стен и под потолком. В углу был стол со ступками, пестиками, разными мешалками, плошками… И узкая кровать. Вряд ли кто-то часто пользовался ей до меня. Но то, что я была здесь, в домике травницы, а не в самой обители, где в общих палатах по 3–4 человека оставались те, кому требовалась помощь, меня совсем не удивляло. Лиана сказала, что здесь будет лучше, и я верила. Тогда она была единственной кому я верила. Теперь вот еще странный гость. Мне не хотелось ему особенно верить — такой острый нос к доверию не слишком располагает. Оно само как-то. Потом я действительно ненадолго уснула, если можно уснуть во сне.

Меня разбудили приглушенные голоса. И звон ложечки о фарфор.

— Давно?

— Несколько дней.

— Не давай ей больше сонного зелья, хуже сделаешь, она и так понять не может, на каком она свете.

— Потому и написала тебе, что больше нельзя, только ты не очень-то торопился. — Чья-то ложечка брякнула раздраженно, полагаю, гостя.

— Я, знаешь ли, занятой человек… С… со следами сама справишься? Я не в состоянии уже.

— Вижу, бледный в просинь, как несвежий покойник.

— Очень весело, — невесело сказал гость, и мне стало грустно и жаль его. Немного. Мне плохо представлялось, как могут выглядеть несвежие покойники, я только одного видела.

— Ей можно помочь?

— Я не знаю, Лиана. Я никогда за всю свою жизнь не видел, чтобы кто-то противопоставлял себя своему дару настолко, что практически полностью его от себя отделил. Предположу, что инициация произошла при весьма травмирующих обстоятельствах… Но даже это… Это… Меня в дрожь бросает при мысли о чем-то подобном. Как она вообще жива осталась после разделения…

— Значит не окончательно.

— Значит.

Раздался скрежет отодвигаемого стула, шорох одежды, шаги.

— Я приду еще. Внимательно за ней смотри. И слушай. И какой бы бред она не несла — запомни. Или вообще запиши. Напиши мне. Убери деньги… Убери, сказал, или сама будешь с ней возиться.

— Спасибо.

— Сама же сказала, что она как мы

А дальше я снова спала. А когда проснулась, снова вернулся цвет. У меня появилось занятие, свое собственное, помимо того, что я напросилась помогать Лиане в саду и в обители с больными. Я ждала обещанного визита. Если в первое свое появление от вернул мне возможность видеть цвет не только в зеркалах, что же чудесное произойдет в следующий раз?

Чуда не было. Только обрывок разговора, который моя зыбкая память удержала ненадолго.

Целитель явился среди ночи. Нервный, но совсем иначе, чем в прошлый раз. И пришел он вовсе не ко мне.

— Ты соображаешь, что делаешь? — с порога начал он.

— Какая муха тебя укусила, Истааре? — разбуженная стуком в дверь ведьма тоже была не в лучшем настроении.

— Ты знаешь, кто она? — Надо думать, это было про меня…

Лиана молчала. И гость молчал. От их невидимых мне взглядов воздух в комнате стал тяжелым и неподвижным. Медленно сочился в щель под дверь, добавляя и мне тревоги.

— Знаешь, — сказал наконец полуночный гость. — Я поздно догадался связать эти события…

— Ты не очень-то догадлив, если дело не касается целительства.

— Другие могут оказаться догадливее. Ее ищут. Не слишком усердно, но Бист это не какой-то там лавочник средней руки, драконы злопамятны. И пока она жива…

— Ты видел ее, Истааре. Скажи мне, она жива?

И снова стало тихо. А я удивлялась и думала, могут ли мертвые удивляться и думать.

— Она лицом на себя прежнюю вряд ли теперь похожа…

— Не только по лицу узна ю т, поверь, — со знанием дела отозвался гость.

— Ты одет для дороги. Надолго?

— Как получится.

— А она?

— Я сделал, что мог, Лин. Теперь только время поможет.

Поместье Эдсель

— А знаете, я вас ждала, — призналась я.

— А знаете, я приходил, только вы меня не помнили, и мы знакомились заново. Все мои визиты — заново. Знаете, Элира, я всякий раз думал, что вы меня разыгрываете.

— В первый раз я думала, что сплю, и ждала, что во сне вы и явитесь, как сказочный волшебник, белый и золотой, и…

— Что? — целитель прищурился, и нарисованные морщинки стали резче.

— У вас нос другой.

— Другой, — согласился Орвиг, — он не мой, одного моего знакомого. А еще уши и подбородок.

— А глаза?

— Глаза мои собственные.

— Те, что сейчас, или те, что были, золотые?

— Оба. Те оба, что были, и те, что сейчас. Все мои.

— Вы не человек. Вы эльф. Мне нянька мне в детстве говорила, что вы можете менять себя, как захотите.

Орвиг чуть виновато улыбнулся, а глаза были лукавые. Мол, да, водится за мной такой грешок, признаю, и что теперь?

— А я? Та же нянька любила повторять, что у меня руки маленькие, как у эльфийки, будто ей было с чем сравнивать.

Орвиг взял меня за руку и приложил свою ладонь поверх моей.

— Действительно, маленькие, а так и не скажешь, — задумчиво произнес он и примолк. Наверное, вспоминал, какие руки у эльфиек.

— Зачем вы притворяетесь человеком? — спросила я.

— Все кем-то притворяются, почему мне нельзя?

— Я такая как вы? — продолжала настаивать я, но целитель увиливал от прямого ответа. — Поэтому вы мне тогда помогли?

— Не очень-то я и помог, как вижу.

— Что значит разделение? — припомнилось мне слово из давнего разговора.

Орвиг дернул плечами, похоже, ему было неприятно об этом даже думать.

— Это когда дар отдельно, а носитель дара отдельно. Это все равно что человека из кожи вынуть, и оставить жить и то, что внутри, и оболочку. Это печально заканчивается. Много без кожи наживешь или, вот, пустым пузырем? У магов-людей такое случается, но люди — натуры более цельные, потому, когда дар гаснет, они сами остаются. Он у них не так много места занимает на самом деле, а у таких как мы, как вы и как я… Почти все, что есть в нас — наш дар.