Дом Весталок

Он послушно ссутулил плечи, нахмурил лоб и прищурился.

– Да, Росций также был за скеной, когда Панург закричал, и никто не припомнит, чтобы видел его в тот момент. Он обнаружил труп – или был тем, кто нанёс удар? Росций – жестокий человек, это подтвердит любой из его актёров. Мы слышали, как он орал на кого-то перед началом представления – помнишь? «Идиот! Бездарь! Только попробуй сказать, что ты не в состоянии запомнить роль!» Остальные подтвердили, что тогда он нападал на Панурга. Быть может, игра раба в первом акте настолько его прогневила, что он впал в неконтролируемую ярость и, потеряв голову, заколол Панурга? Вообще-то в это верится с трудом: мне показалось, что Панург играл весьма недурно. К тому же, Росция, как и Статилия, это убийство явно выбило из колеи. Но, опять же, не стоит забывать, что Росций – непревзойдённый актер.

Экон опустил руки на бёдра и, вздернув нос, принялся горделиво прохаживаться.

– Ах да, Херея – я как раз собирался перейти к нему. Он утверждает, что прибыл лишь по окончании представления, однако вид трупа вовсе его не удивил. Пожалуй, он был чересчур невозмутим. Опять же, он был изначальным хозяином раба. В награду за развитие талантов Панурга Росций заполучил право совладельца, однако Херею, похоже, эта сделка не слишком устраивала. Быть может, он решил, что за мёртвого раба получит больше, чем за живого? Он сразу обвинил Росция в смерти Панурга, вознамерившись содрать с него половину стоимости раба серебром, а в римском суде с умелым адвокатом Херея наверняка своего добьётся.

Я откинулся на ствол оливы, мучаясь неудовлетворенностью.

– И всё же я предпочел бы найти кого-нибудь другого из труппы, имевшего мотив и возможность совершения этого убийства. Но, похоже, никто больше не держал на Панурга зла, и все прочие имеют свидетелей на момент убийства. Разумеется, его мог совершить и посторонний: уборная, где закололи Панурга, доступна для любого прохожего. Однако Росций утверждал, и все прочие с ним согласны, что Панург не вёл практически никаких дел ни с кем вне труппы – не играл и не посещал лупанарии[12], не одалживал ни денег, ни чужих жён. Его занимало лишь искусство – так все говорят. И даже если бы он с кем-то не поладил, то тот скорее явился бы выяснять отношения не с самим Панургом, а с Росцием, поскольку по закону именно владелец раба несёт ответ за все его прегрешения. – Я испустил раздражённый вздох. – Кинжал, которым его закололи – совершенно обычный, без каких-либо характерных особенностей. Никаких следов рядом с телом. Ни пятнышка крови ни на одном из костюмов. Ни единого свидетеля – во всяком случае, известного нам. Увы! – Дождь серебра в моём воображении иссяк до скудной струйки: ничего не имея доложить Росцию, я мог надеяться лишь на то, что он соблаговолит заплатить мне за потраченное время. Но что ещё хуже, я словно воочию ощущал осуждающий взгляд тени Панурга: я поклялся найти его убийцу, но, как выяснилось, изрядно переоценил свои способности.

Тем вечером я ужинал в заросшем садике во внутреннем дворе своего дома. В тусклом свете ламп меж колонн перистиля кружили серебристые мотыльки. С улиц Субуры у подножия холма время от времени долетал шум потасовок.

– Вифезда[13], блюдо просто непревзойдённое, – привычно польстил я. Быть может, из меня тоже вышел бы неплохой актёр.

Но её было не так-то просто одурачить. Взглянув на меня из-под длинных ресниц, Вифезда лишь улыбнулась краешком губ.

Проведя пятерней по копне ничем не сдерживаемых блестящих черных волос, она грациозно пожала плечом и принялась убирать со стола.

Следя за ней взглядом, я наслаждался ритмичным колыханием бёдер под лёгкой тканью зелёного одеяния. Я приобрел Вифезду на александрийском рынке рабов много лет назад отнюдь не за её кулинарные способности, и с тех пор они так и не улучшились, но во всех остальных отношениях она была само совершенство. Заглядевшись на свисающие до пояса чёрные пряди, я представил себе, как в них теряются доверчивые мотыльки, словно звёзды, мерцающие на тёмно-синем небе. Прежде чем в мою жизнь вошёл Экон, мы с Вифездой почти каждую ночь проводили в нашем садике в полном одиночестве…

Он собственной персоной вырвал меня из мечтаний, дёрнув за край туники.

– Да, Экон, что такое?

Развалившись на ложе по соседству с моим, он соединил кулаки вместе, а затем развёл их, словно разворачивая свиток.

– А, твой урок чтения – ведь сегодня мы так до него и не добрались. Но мои глаза уже подустали, и твои, должно быть, тоже. Да и на уме у меня сейчас совсем другое…

Он хмурил брови в шутливом порицании, пока я не сдался.

– Ну ладно. Тащи ту лампу поближе. Что хочешь почитать сегодня?

Указав на себя пальцем, Экон покачал головой, а затем указал на меня. Сложив пальцы лодочкой, он оттопырил ими уши и закрыл глаза. Он предпочитал (да и я, по секрету, тоже), чтобы читал я, а он лишь наслаждался, слушая. В то лето мы провели немало ленивых послеполуденных часов и долгих тёплых ночей за этим занятием. Пока я читал «Историю Ганнибала» Пизона, Экон сидел у моих ног, высматривая слонов в очертании облаков; когда декламировал историю сабинянок[14], он лежал на спине, изучая луну. В последнее время я читал ему старый потрёпанный свиток Платона, дарованный не слишком щедрой рукой Цицерона. Экон понимал по-гречески, хоть и не знал ни единой буквы, так что увлечённо следил за рассуждениями философа, хотя порой в его больших карих глазах я видел отблеск сожаления, что сам он не способен поучаствовать в подобном диалоге.

– Значит, продолжим с Платоном? Говорят, что философия после еды способствует пищеварению.

Кивнув, Экон бросился за свитком. Мгновение спустя он вынырнул из тени перистиля, бережно сжимая его в руках. Внезапно мальчик остановился, застыв подобно статуе со странным выражением на лице.

– В чем дело, Экон? – Мне показалось было, что он занемог; впрочем, хоть рыбные клёцки и репа в куминовом соусе в исполнении Вифезды были так себе, но всё же не настолько, чтобы пареньку от них стало плохо. Он стоял, уставившись в пространство, и, казалось, вовсе меня не слышал.

– Экон, с тобой всё в порядке? – Он напрягся так, что всё тело дрожало, а на лице возникло выражение не то испуга, не то восторга. Затем он подскочил ко мне и, сунув свиток прямо под нос, принялся возбуждённо тыкать в него пальцем.

– Никогда не встречал юношу, столь охочего до знаний, – пошутил было я, но он не подыграл мне – на его лице была написана гробовая серьёзность. – Экон, это всего лишь Платон, которого я читал тебе всё лето напролет. С чего бы вдруг такой ажиотаж?

Экон вновь принялся за пантомиму. Воткнутый в сердце кинжал, безусловно, был призван изобразить Панурга.

– Панург – и Платон? Экон, я по-прежнему не вижу никакой связи.

Он закусил губу и принялся метаться, не в силах передать свои мысли. В конце концов он скрылся в глубине дома и появился вновь, сжимая два предмета, которые бросил мне на колени.

– Экон, осторожнее! Эта вазочка из драгоценного зелёного стекла прибыла сюда из самой Александрии. И зачем ты принес красный черепок? Должно быть, это кусок черепицы с крыши…

Экон выразительно указал на каждый из предметов, но я по-прежнему не улавливал, в чем тут суть.

Он вновь пропал, на сей раз притащив мой стилус и восковую табличку, на которой написал «красный» и «зелёный».

– Ну да, Экон, я вижу, что ваза зелёная, а черепица красная. И кровь красная… – Экон затряс головой, указывая на свои глаза. – У Панурга были зелёные глаза… – Они как наяву явились перед моим внутренним взором, безжизненно созерцая небо.

Экон топнул ногой и ещё яростнее затряс головой, давая понять, что я мыслю совершенно не в том направлении. Забрав вазу и кусок черепицы, он принялся перекладывать их из руки в руку.