Дорога на Вэлвилл

– Право же, доктор Келлог, – запротестовала она, – я голодаю всего двенадцать дней, это просто эксперимент. Мистер Синклер так убедительно пишет. Я просто… просто хотела попробовать. В конце концов, разве полностью подавить свой аппетит – это не лучший способ его контролировать?

В глубине души доктор испытывал облегчение. Все дело в голодании, ничего страшного. Она не заболела. Дать ей на ужин йогурт и горячее молоко, добавить насыщенный крахмалом соус к овощному салату, крупнозернистый хлеб и итальянские спагетти, и за неделю она придет в норму. Однако внешне Келлог остался столь же суровым. Он не допустит, чтобы эта женщина вообразила, будто он поощряет попытки пациентов заниматься самолечением. Один Бог знает, как далеко это может зайти.

– Не в этом дело, – строго заметил он.

Элеонора листала книгу, лежавшую у нее на коленях.

– Доктор Келлог, я и не думаю противопоставлять вам мистера Синклера, который в конечном счете лишь следует по вашим стопам. Но при всем моем к вам уважении должна признаться, что я чувствую себя гораздо лучше. За эти одиннадцать дней мой организм как-то особенно очистился – мой кишечник полностью отдохнул.

– Ясно, – доктор сжал губы в ниточку. Хотел бы он проявить великодушие и готовность понять восприимчивость к прогрессивным взглядам и новым идеям, но он испытывал одно лишь раздражение. Надел на лицо маску лектора, словно воин, опускающий забрало. – Разумеется, голодание может быть чрезвычайно ценной составляющей физиологического образа жизни, – произнес он. – И хотя не следует забывать, что мистер Синклер, при всех его заслугах, не специалист в области медицины, новейшие научные исследования подтверждают правильность некоторых его гипотез. Вам должно быть известно, что я сам обращался в проблеме голодания в своей колонке в газете «Доброго здоровья».

Элеонора утвердительно кивнула.

– Да, именно, – доктор с силой потер себе руки. – Вы позволите мне взглянуть на эту книгу? Признаюсь, мне она не знакома.

– Это рукопись, доктор, – пробормотала Элеонора, передавая ему текст. – Она еще не издана.

Небрежно пристроившись на краю стола, доктор пролистал книгу и в разделе «Заметки о голодании» наткнулся на один особенно возмутительный пассаж: «В поисках здоровья я потратил на врачей, лекарства и санатории по крайней мере пятнадцать тысяч долларов за последние шесть-восемь лет. За последний год, научившись голоданию, я не заплатил им ни цента». Опасные мысли. Наихудшая разновидность шарлатанства и лицемерия. Доктор резко захлопнул книгу и возвратил ее пациентке.

– Как она попала к вам, миссис Лайтбоди?

Она покраснела, запнулась:

– Я… я… сказать по правде, я ходила еще к одному врачу – не в Санатории. Это он дал мне книгу. Передал через Лайонела.

Что-то новенькое. Врач, не принадлежащий к штату Санатория? Лайонел участвует в этом? Келлог нахмурился. Блезе согнулся над своим столом, задрожал.

– Я поражен, – произнес наконец доктор. – Я поражен до глубины души. Миссис Лайтбоди! Элеонора! Это один из самых неприятных случаев, с какими мне доводилось сталкиваться за все время управления этим учреждением. Неужели вы не понимаете, как опасно прислушиваться к различным советчикам, сколь бы добрыми намерениями они ни руководствовались? И самое главное – неужели вы не осознаете, сколько в этом городе развелось плохо осведомленных, не имеющих необходимого инвентаря и совершенно бессовестных людей, называющих себя врачами, которые всегда готовы поживиться за счет бизнесмена с больным желудком или его жены, страдающей нервным расстройством? Как бы они ни желали вам помочь, ни Лайонел Беджер, ни мистер Элтон Синклер не являются медиками и ни тот ни другой не имеют ни малейшего права корректировать программу, составленную мной для кого-либо из моих пациентов. Это возмутительно, совершенно возмутительно. Как вы могли, именно вы?! – Доктор был вынужден прервать свою речь. Его гнев нарастал, и он боялся зайти чересчур далеко.

Элеонора Лайтбоди потупила взор. Прекрасная, печальная, и в своей печали еще более прекрасная.

– Мне очень жаль, – пробормотала она.

– Жаль? – откликнулся он, вновь принимаясь расхаживать по комнате, не в силах усидеть на месте. – Жаль? Чего вам жаль? Кого? Меня жалеть нет причин, дорогая леди. Я живу правильно и мыслю правильно каждое мгновение каждого дня. Вы себя пожалейте – это вы подвергаетесь опасности, это вас изнуряет неврастения и последствия автоинтоксикации, это вы рискнули своим здоровьем и счастьем всей вашей жизни ради каприза, ради неверно понятой идеи. – Теперь доктор навис над несчастной, дрожа от прилива праведного гнева. Она не смела глядеть Шефу в глаза. – Осмелюсь спросить, кто этот «врач», этот величайший гений, которому вы вверили свое благополучие, полностью отвергнув все, что мы старались сделать для вас здесь? Кто это такой?

Она произнесла имя, но столь тихим голосом, что доктор ничего не разобрал.

– Кто?

Печальный, уклончивый взгляд. Глаза Элеоноры наполнились слезами, нос покраснел. Она всхлипнула и поднесла к лицу платок.

– Доктор Шпицфогель, – выдавила она из себя, вся дрожа.

– Шпицфогель? Никогда не слыхал. И какова же его специальность – если в качестве вашего лечащего врача и главы этого учреждения я имею право задать такой вопрос?

Сперва она не хотела отвечать. Кажется, что-то обдумывала. Промедление привело Келлога в ярость – неужели она посмеет не ответить? Но, прикусив губу, Элеонора набралась храбрости и встретилась взглядом с доктором:

– Мануальная терапия. Die Handhabung Therapeutik.Он массирует мою… мою… – она быстро глянула на Блезе, затем перевела взгляд на доктора и наконец сосредоточилась на лежавшей у нее на коленях книге. – Мою матку.

– Вашу матку?! –доктор сорвал козырек, прикрывавший его глаза, и с грохотом швырнул его на стол. Ему казалось, что он о подопечных знает уже все – их слабости и капризы, их невежество и испорченность, – но он ошибался. Вне себя от возмущения, он вонзал каждое слово, будто нож:

– Он – массирует – вашу – матку?

На мгновение воцарилась тишина, такая тишина, что доктору казалось – он слышит, как пульсирует кровь в венах. Блезе обмер. Все затаили дыхание.

– Да! – выкрикнула вдруг Элеонора, вскакивая на ноги. Голос ее погрубел от страсти, от стыда и гнева. Щеки увлажнились, руки дрожали.

– Да! – повторила она, и короткое слово прозвучало, словно призыв к бою. – И я в жизни себя лучше не чувствовала! – С этими словами она повернулась и бросилась к двери, захлопнув ее с грохотом, похожим на первый раскат надвигающейся грозы.

Доктор в растерянности уставился на закрывшуюся дверь, обменялся взглядами с Блезе и медленно покачал головой. Как он устал. Господи, как он устал.

Глава седьмая Озеро Гогуок

Уилл не мог усидеть на месте. Энергия била в нем через край, он насвистывал и притопывал в унисон с подергивающей за пальцы рук, пощипывающей пальцы ног музыкой величайшего из дирижеров, несравненного, великого, короля, императора, бога маршевых мелодий, Джона Филиппа Сузы. Целый час Уилл простоял в пятнистой тени вяза, наблюдая, как марширует по лужайке сводный оркестр Санатория, с физиологической размеренностью вскидывая ноги, ритмично покачивая локтями. На начищенных трубах сверкали солнечные блики. Шла репетиция гала-концерта, подготавливаемого Шефом к Дню памяти погибших. Праздничная программа включала в себя пикник на Южной поляне, исполнение негритянских песенок с участием «профессора» Сэмми Сигеля и полудюжины любителей из числа обитателей Санатория; далее – живые картины (в главной роли, конечно же, Вивиан Делорб) и специально сочиненная драма в постановке санаторского Клуба Глубокого Дыхания. Лайтбоди истомился по дому, жена держалась отчужденно, беды плодились, словно мухи, роящиеся над почерневшим бананом, – и все же Уилл не мог устоять перед обаянием Сузы. Тонкий высокий отзвук «Кадетского марша» разносился по коридорам Санатория – Уилл маршировал через холл в кабинет доктора Келлога.

Он понятия не имел, зачем его вызвали. Секретарь доктора, этот малый с неподвижным, словно окаменевшим лицом, остановил Уилла перед завтраком и, ничего не объясняя, предложил явиться к одиннадцати. Уилла это ничуть не смутило. За шесть месяцев он понял, как надо себя вести. Улыбайся до боли в деснах, прикинься здоровым и тупым, ничего им не говори. Самое главное – не задавай вопросов и не рассчитывай на ответ. Если прежде у Уилла бывали сомнения, если когда-то он готов был поверить, что методы этого низкорослого, с ног до головы затянутого в белое диктатора от медицины могут принести хоть какую-то пользу, то, лишившись «узелка» и расположения Элеоноры, сделавшись свидетелем горестной участи, постигшей мисс Манц, Хомера Претца и усерднейшего секретаря самого доктора, Уилл раз и навсегда утвердился в своей позиции: он оставался в рядах пациентов, его состояние не менялось ни в лучшую, ни в худшую сторону, но он лишь терпел и ждал в отчаянной, мучительной надежде, что Элеонора придет однажды в себя и они смогут вернуться домой, на Парсонидж-Лейн, и начать жизнь с начала. Но особых иллюзий у него больше не было.

Однако в тот день доктор Келлог встретил мистера Лайт-боди почти приветливо – и это было необычно, крайне необычно. Их отношения были определены раз и навсегда – строжайшая требовательность со стороны Великого Целителя, покорность и сокрушение со стороны Уилла. Уилл приложился к спиртному в стенах почтенного учреждения, он преследовал с похотливыми намерениями собственную жену, он нарушал режим питания и наотрез отказался от синусоидных ванн, он с апатией относился к гимнастике и без всякого энтузиазма – к смехотерапии. Он даже не пережевывал как следует пищу и не держал правильную осанку. А что это еще за история – отказался обнажиться, входя в бассейн. Уилл разочаровал доктора, и Келлог этого не скрывал. Уилл – саботажник, плохой пример для других пациентов. А потому Уилл имел все основания удивляться, когда Блезе ввел его в кабинет и доктор Келлог поднялся навстречу с благосклонной улыбкой на губах и крепко пожал ему руку.