Дорога уходит в даль… В рассветный час. Весна (сборник)
Шрифт:
– Это не я так ее называю, – это Меля Норейко так говорит…
– Девочка, конечно, не очень симпатичная, – говорит папа задумчиво. – Но ведь – ребенок еще! Взрослый, если плохой, – так он уж навсегда плохой, до самой смерти… И то не всякий, бывают исключения. А дети тем и хороши, что у них все еще может меняться.
Мама говорит очень сдержанно:
– Будем надеяться, что девочка еще выправится.
Все с минуту молчат.
– А пока, – заявляет вдруг папа очень решительно, – сегодня вечерком пойдем-ка мы все трое к Ивану Константиновичу. Ведь горько же старику, – понимаете вы это? Вроде как отреклись мы от него!
И вот
Тамара, по обыкновению, держит себя как герцогиня, случайно попавшая на вечеринку дворников и извозчиков… Леня из-за самовара строит мне страшные рожи. Шарафутдинов от гостеприимства так топает сапогами, что Тамара морщится и иногда страдальчески прижимает пальцы к вискам – совсем как Дрыгалка!
– Вот кстати пришли вы! – радуется Иван Константинович. – Мы тут одну затею обсуждаем. Очень интересную! Тамарочка придумала… Расскажи, птуша!
– Им неинтересно, Иван Константинович… – роняет Тамара равнодушно.
– А ты все-таки расскажи! Пожалуйста…
И Тамара начинает рассказывать про свою «затею». Она говорит с таким выражением лица, словно мы все – конечно, не люди, а мусор и не можем понять ничего возвышенного, но раз Иван Константинович требует, она рассказывает:
– Я задумала… Скучно ведь мы живем! Ну, вот я хочу устраивать по субботам журфиксы. Раз в две недели!
– Журфиксы! – радуется Иван Константинович. – Замечательно, а? Ну, а кого ты пригласишь?
– Подруг моих… – снисходительно объясняет Тамара. – Нюту Грудцову, внучку городского головы… Княжну Лялю Гагарину, Зою и Риту Шабановых…
– И Сашеньку, конечно, да? – спрашивает Иван Константинович.
Но тут – это просто какое-то несчастье! – во мне, как всегда, от одного вида Тамары, от ее голоса, просыпается самый упрямый дух противоречия.
– Нет! – заявляю я. – Сашенька не придет…
Ленька из-за самовара делает мне восторженные знаки. Валяй, мол, валяй, браво!
Тамара, надо отдать ей справедливость, как всегда, во сто раз сдержаннее, чем я!
– Ну, как ей будет угодно! – говорит она. – Захочет – придет, нет – ну, нет… Да ей, конечно, и неинтересно, ведь все эти девочки – из первого отделения, а она – из второго.
– Вы, Тамара, – тоже из второго! – не могу я удержаться, чтобы не уколоть ее в больное место.
– Да, пока… – говорит она спокойно. – Иван Константинович уже возбудил ходатайство о моем переводе в первое отделение… Не сегодня завтра меня переведут. И тогда я буду с ними, с подругами моими.
В душе моей – целая буря невежливых напутствий: «Скатертью дорожка!», «К черту!..» Я еле удерживаюсь от того, чтобы не выпалить это вслух.
Между тем Тамара так же спокойно и непринужденно продолжает:
– Иван Константинович, кстати о журфиксах: надо всетаки обновить здесь сервировку. Что за чашки, что за тарелки, боже мой! Как в трактире…
– Обновим, птиченька, обновим! – добродушно соглашается Иван Константинович. – Возьми завтра с собой Шарафута и ступай с ним по лавкам, делай покупки.
– Дедушка! – вдруг встает Леня во весь рост из-за самовара. – Я желаю тоже! У Тамарки будут через одну субботу журфиксы – ну, а у меня пусть будут в свободные субботы жирфуксы. Гениально, правда?
– Гениально! – расплывается Иван Константинович. – Просто гениально! А кого ты пригласишь?
– Ну, первую, конечно, вот эту! –
показывает Леня на меня. – Шашуру… Придешь, Шашура?– Конечно, приду!.. Если мама позволит…
Мама с улыбкой кивает головой.
– Потом приглашу одного моего одноклассника – он очень хорошо играет на скрипке, а я буду аккомпанировать ему на рояле. И сестру его позову – она ни на чем не играет, она стихи пишет, очень славная. На Тамаркиных журфиксах будет ржать Ляля-лошадь, а на моих жирфуксах будет замечательная музыка! Дедушка, придете слушать?.. Тетя Лена, дядя Яков, придете?
Ну бывает же на свете такое! Все бессердечие, все чванство, надутая спесь – сестре. А вся милота человеческая – ее родному брату!
– Да, забыл! – спохватывается Леня. – Мне, дедушка, новой посуды не надо: чай у меня будет разливать Шашура, а она, черт косолапый, все перебьет, и тогда…
Фраза остается недоконченной: я бросаюсь к Лене, чтобы надрать ему уши; он убегает, мы с хохотом носимся по квартире.
– Чур-чура! – кричит Леня. – Я придумал роскошную вещь: в концерте жаба Милочка споет романс, а попугай Сингапур спляшет камаринского. Плохой жирфукс, что ли?
– Не жирфукс, – поправляет Тамара, – а журфикс… – Вот-вот: у тебя – журфикс, а у меня – жирфукс…
Как всегда, Иван Константинович и Леня провожают нас домой. Взрослые идут позади, мы с Леней – впереди.
– Вся беда, – говорит вдруг Леня, – что Тамарка – наоборотка.
– Это что еще значит? – удивляюсь я.
– Ну, наперекорка – вот она кто! Бабушка наша, Инна Ивановна… – Голос Лени вдруг обрывается, потом он продолжает очень ласково, очень нежно: – Я думаю, такой бабушки ни у кого на свете нет и не было! До того она была добрая, так любила нас… А Тамарка с ней такая была хамка! Никогда не подойдет, не приласкается, слова доброго не скажет… А дедушка наш… он, конечно, нас тоже любил, но сколько раз, бывало, он Тамарку шлепал, даже по щекам бивал! И что ты думаешь? Она в дедушке души не чаяла, она ему в глаза глядела, она его и дедусенькой, и дедунчиком, и всяко… Понимаешь?
– Понимаю. Она – неблагодарная, вот она кто.
– Во, во, во! – кивает Леня. – Это верно: неблагодарная!
– И Ивана Константиновича она не ценит! – говорю я сердито. – Ка-а-ак она с ним противно разговаривает! Сервировку ей новую подавай! Для журфикса!
Мы и не догадываемся, до чего печально обернется дело с этим Тамариным журфиксом!
В назначенную субботу все должно состояться. Я не интересуюсь этим балом – я ведь не пойду! От Лени, который забегает к нам каждый вечер, я узнаю все новости и подробности: Тамара купила посуду – с ума сойти! Чашки – обалдеть! Готовится угощение – ба-а-атюшки!
В субботу, перед третьим уроком, когда кончается маленькая перемена, я случайно натыкаюсь в коридоре на группу девочек. Тамара, прощаясь со своими «знатными» подружками и махая им рукой, кричит:
– Так помните: сегодня в шесть часов я вас жду!
– Придем, придем!
– Обязательно!
– Непременно придем! – кричат они ей, уходя в свое первое отделение.
А ровно через час, когда кончился третий урок и начинается большая перемена, Дрыгалка задерживает нас в классе. Удивительно, до чего она обожает портить нам большую перемену! Все стремятся выбежать из класса в коридор, завтракать, шуметь, а Дрыгалка непременно сократит перемену: хоть на пять минуток, хоть на минуточку, да сократит!