Дорога в две тысячи ли

Юнчен скривился – он привык к твари по имени чувство вины и потихоньку научился с ней жить, но горе от этого все равно не преуменьшилось, не отхлынуло.

Сян Джи, которую повисшая между ними пауза сначала удивила, а потом насторожила, чуть склонила голову набок, поежилась:

– Я что-то не то спросила?

Да, подумал молодой человек. И нет.

– Ты, - произнес он и на секунду замолк, собираясь с мыслями, - моет, слышала что-нибудь про мою сестру?

Девушка задумалась. Юнчен слегка улыбнулся, увидев, как почти по–детски серьезно она отнеслась к его вопросу: нахмурилась, поджала губы, стиснула сцепленные в замок руки. Что-то отпустило у него в груди – совсем чуть-чуть, легонько, но и этого было довольно.

– Нет, наверное, – продолжил он наконец.
– Откуда бы. После того, как наша помолвка была разорвана,ты же уехала в Сан-Франциско, верно?

– В балетную школу, – кивнула Сян Джи и, подавшись вперед, посмотрела на него спокойно и ясно. – Я не думала, что мой вопрос окажется таким неудобным.

Молодой человек повертел в руках палoчки, а потом осторожно положил их на стол – сейчас ему не хотелось совершать резких движений и произносить резких слов. Помолчав, он поднялся, знаком попросил девушку подождать и ушел в дальнюю, oбычно закрытую кoмнату. Там, среди книг, дипломов и наград хранились альбомы с фотографиями: их с Цилинь матушка любила по старинке «собирать воспоминания» в коллекции,и Юнчен по ее просьбе всегда распечатывал лучшие снимки из семейной хроники.

После того, как сестренки не стало, он унес из родительского дома их все. Вместе с отцом они собрали в коробки увесистые альбомы: и самые первые, старенькие, с обтрепанными, почерневшими уголками, и последние, бархатные и кожаные. Некрасиво всхлипывая от горя и растерянности, господин Лю приказал ему сжечь глянцевое, застывшее на бумаге прошлое. «Мать копается в книжках этих все время, - хриплo сказал родитель, – убери. Иначе и она…»

Ни сжечь, ни выбросить фотографии – целую прошлую жизнь, хорошую жизнь – Юнчен не смог. Привез к себе, поставил – и ни разу с тех пор не открывал. И сейчас не хотел – а все равно зачем-то подошел поближе, погладил взглядом ярлычки, бережно наклеенные матушкой на облоки.

«На море», «Школа», «Мы дома».

«Франция!!!» - первая семейная поездка, вспомнил молодой человек, морщась от привычной, звонкой и оглушающей боли. Отец тогда впервые получил хорошую прибыль, и они все вместе: взволнованная, смущенная матушка, он и совсем ещё крошечная Цилинь поехали в Париж. «В эти ваши Европы», - шутил довольный и гордый собой господин Лю.

Больно. Как же больно.

«Наш сын» - чувствуя, как перекатываются в животе холодные каменные волны, прочитал Юнчен. И затем – «Доченька».

Быстро, чтобы не передумать, он вытащил украшенный цветными наклейками-овечками альбом и пошел назад, к Сян Джи.

Она – и как только догадалась! – уже убрала со стола и ужин,и вино, а взамен приготовила кофе и отыскала в баре бутылку коньяка. И снова – будто кто-то невидимый чуть разжал кулак, в котором сжимал его сердце – Юнчен сумел улыбнуться.

– Вот, - сказал он и протянул девушке альбом.
– Это она. Цилинь. Она умерла.

Сян Джи глянула на него с тревогой и каким-то внимательным,тихим участием,и молодой человек вздохнул. Ему не хотелось бы увидеть в ее взгляде жалость, потому что он-то ведь жалости не заслужил. Он был жив.

Не глядя на фотографии, Юнчен плеснул в кофе коньяк и произнес, стараясь,чтoбы голос звучал поспокойнее:

– Сестренка… она была хорошая, но, наверное, слишком послушная. Не как ты.

– Не как я?
– эхoм повторила Сян Джи и оторвалась от фотографий, с которых серьезно и кротко глядела на нее худенькая большеглазая красавица.

– Что?

– Не сумела убежать… или, наоборот, смогла, но побежала не туда.

Ничего на это не сказав, девушка поднялась, отложила в сторону альбом и села рядом с Юнченом. Несколько минут они так и сидели в неловкой тишине, молча, а потом молодой человек выдохнул:

– Родители ее тоже замуж выдать хотели, а она и не против была. Мы думали, что не против – Цилинь ни отцу, ни мне слова поперек сказать не могла. Но никто, - и Юнчен вдруг развернулся к Сян Джи, посмотрел едва ли не с мольбой, – никто не принуждал ее.

Лицо девушки разом побелело. Угадать,чем закончилась эта история, теперь было несложно, нo Ин Юнчен все равно договорил, с силой потирая лоб:

– Она оставила письмо. – И он прикрыл глаза, вспоминая: - Написала, что не может ослушаться, потому чтo любит нас, но и замуж по сговору выйти не в силах.

– Она… - начала было говорить Сян Джи – и споткнулась, запуталась в словах.

– Разбилась, – произнес парень очень спокойно. – Сказала, что отправится за покупками, забралась на крышу – знаешь этот торговый центр, многоэтажный? Там есть смотровая площадка. И прыгнула. Летать Цилинь не умела, так что... не полетела. И, - нескладно закончил он, - потом я сделал себе татуировку.

Ин Юнчен ожидал, пожалуй, что она начнет его утешать или скажет что-нибудь такое… бессмысленное. Как там говорили пришедшие на похороны люди с участливыми, аккуратными лицами? «Держитесь!» и «Соболезнуем» и еще – «Нам так жаль».

Но Сян Джи еожиданно всхлипнула, уткнулась ему в плечо, обняла и произнесла сдавленно и как-то очень по-честному:

– Не могу слушать, не могу! – и потом, помолчав и будто споря с кем-то невидимым, решительно: - И ты не виноват!

«Виноват-виноват! – взъерошилась, заухала свившая себе гнездо в сердце тварь.
– Не успел! Не услышал!» Но в эту минуту – может быть, ненадолго – Юнчен позволил себе не слушать ее: прижал к себе Сян Джи и просто замолчал.

Ему все еще было больно – он знал, что этого не изменить – но сейчас и здесь, рядом с ней,темнота, когда-то вползшая в его жизнь, казалась чуть менее черной.

Кофе с коньяком был горячим и крепким, но усталость все же взяла свое,и вскоре Ин Юнчен почувствовал, что засыпает. Ему было тепло и спокойно, он не жалел, что рассказал Сян Джи о сестре – и сам этому немного удивлялся. Потому что Цилинь – это было свое и сокровенное, родной человек и самая непоправимая ошибка, и делиться подобным казалось едва ли не преступлением. Раньше казалось.

Он взглянул на девушку – и хмыкнул. Сян Джи, прижавшись к нему, уже спала. Губы ее были приоткрыты, на щеках еще не высохли дорожки от слез, но дыхание было ровным и глубоким. Надо было, наверное, разбудить ее – в квартире имелаcь отличная гостевая комната, которой неоднократно пользовались Чжан Фа с Пикселем.

Молодой человек поднял было руку, чтобы потрясти Сян Джи за плечо – и вдруг передумал.

За время, которое прошло с их первой встречи, он собрал целую колоду из желаний и чувств: и азарт, и злость,и привычный телесный голод,и веселый гнев, и задумчивость. Но сейчас внутри ворочалась осторожная,теплая нежность – и ему не хотелось покорять и завоевывать,только быть рядом. Защищать.

Обнимая Сян Джи, он откинулся на диван. Она шевельнулась, зевнула, смешно фыркнула, сморщив нос, а потом, потеревшись щекой о его плечо, затихла.