Дорогой длинною

– Водку пьёт где-нибудь!
– отрезала Стешка.
– Что ему ещё теперь делать?

– А Варька тоже водку пьёт?
– с досадой спросила Настя.
– Она где?

– Не знаю, говорю же тебе. Не знаю! Может, в табор давно съехали!

– Но как же… Не сказали ничего, не простились… Разве можно так?..

Лицо Насти вдруг сморщилось, она заплакала, уткнувшись лицом в колени. Стешка, схватившись за голову, забегала по комнате:

– Да за что же, господи, наказанье это! Чего ты ревёшь-то? Через два дня замуж идти, а она…

– Не пойду я никуда! Ни за кого!
– рыдания стали ещё отчаяннее.

– Нужен он мне, этот Федька! Что я с ним делать буду?

– Так ведь сама ж хотела, дура!

– Хотела! А теперь не хочу! Сгори они все, никого не хочу! Где Илья?!

– Да где же я его тебе возьму!
– завопила Стешка.
– Ума лишилась, мать моя?

Вон воды выпей, облейся, а то сейчас на твои вопли весь дом сбежится!

Хочешь, чтоб Яков Васильич тебя, как куль рогожный, связал и в таком виде под венец доставил? Что ему будет, Илье твоему? С бабой своей наверняка милуется. Говорила я тебе, что он к баташевской горничной бегает?!

Ни стыда ни совести у цыгана, а ты по нему панихиду служишь. Да стоит ли он, кобель!..

– Замолчи, - вдруг сказала Настя, приподнимаясь.

Стешка умолкла, прислушалась. Снизу донёсся хлопок двери, голоса.

– Митро пришёл!

Настя вскочила. Торопливо черпнула воды из ковша, протёрла лицо и бросилась из комнаты.

С одного взгляда было заметно, что Митро к разговорам не расположен.

Мрачный, как туча, он стоял возле рояля и тянул вино прямо из бутылки. Настя, вбежав в залу, остановилась на пороге, вопросительно взглянула на брата.

– Чего ты, Настька?
– из-за бутылки невнятно спросил Митро.

– Где ты был?
– с трудом переводя дыхание, спросила Настя.

– По делам.
– Он поставил бутылку на рояль, пожал плечами.
– А что?

Стряслось что-нибудь?

– Нет… ничего… - Настя улыбнулась, попытавшись принять непринуждённый вид. Митро недоверчиво смотрел на неё.

– Да что с тобой?

– Ничего… Право, ничего.
– Настя села на стул, взяла на колени гитару, пробежалась пальцами по ладам. Небрежно спросила: - Варьки Смоляковой не видал?

– Нет.
– Узкие глаза Митро глядели в упор.
– А зачем она тебе?

– Ну, как же? Платье моё крепжоржет забрала - выкройку снять и не отдаёт.
– Из-под пальцев Насти вызванивала весёлая мелодия.
– В чём я сегодня вечером выйду? Что за мода - невесть куда на три дня пропадать?

Полгода в хоре, а всё как дикие…

Митро пробурчал что-то, снова взялся за бутылку. Настя следила за ним из-под полуопущенных ресниц. Затем, отложив гитару, встала.

– Схожу-ка я к Макарьевне. Варька-то мне ни к чему, а платье наверняка там валяется. Заберу, и кончим дело.

У Макарьевны - тишь, духота, сонное жужжание мух, запах прокисших щей. Хозяйка сидела на кухне, подперев кулаком морщинистую щёку и дребезжащим голосом напевая "Гей вы, улане". Услышав удар двери, она вскочила, тяжело переваливаясь, побежала в сени… и разочарованно остановилась.

– Настя?..

– Я, Макарьевна.
– Настя, не здороваясь, кинула взгляд через плечо хозяйки.
– Не появились?

– Нетути… - Макарьевна вытерла слезинки в уголках глаз, тяжко охнула. – Уж не знаю, что и думать… Ни его, окаянного, ни Варвары. Один Кузьма пришёл тока что. Злющий, даже есть не просит!

– Я к нему.
– решительно сказала Настя, проходя в горницу.

Макарьевна посмотрела ей вслед, собралась было сказать что-то, но передумала и, вздыхая, побрела обратно в кухню.

Кузьма лежал на нарах, задрав ноги на стену, глубокомысленно чесал живот. На звук шагов он скосил глаза. Увидев входящую Настю, удивился, сел, одёрнул рубаху.

– Настька? Здравствуй… Что случилось?

Настя, не отвечая, плотно прикрыла за собой дверь. Подумав, опустила засов. Подойдя к окну, закрыла и его, и в комнате стало темно. Кузьма испуганно привстал, но Настя остановила его, взяв за руку.

– Чяворо, сядь. Христом богом прошу, сиди. Послушай меня…

– Да что ты?
– прошептал Кузьма, косясь на закрытое окно.

– Кузьма, милый, попросить хочу…

Голос Насти вдруг сорвался, и с минуту она сидела молча. Из-под её опущенных ресниц, блестя в свете лампадки, бежали слёзы. Кузьма не смел пошевелиться, боялся даже высвободить руку из Настиных пальцев. Наконец она перевела дыхание. Сдавленно сказала:

– Я знаю, ты мне скажешь, не будешь меня мучить. Ты ведь знаешь, ты ведь был там. Да? Был? Скажи…

– Где, Настя?

– Где Илья сейчас… Нет!
– вскрикнула она, когда Кузьма попытался было возразить.
– Нет, чяворо, не ври мне… Скажи - живой он? Илья… живой он?

Кузьма опустил глаза. Не далее как час назад он поклялся Митро, что до смерти не увидит родной матери, если кому-нибудь расскажет про Илью. А сейчас на него смотрели умоляющие, блестящие от слёз глаза Настьки, и он начал мучительно решать: так ли уж будет тяжело никогда не увидеть мать?

– Кузьма! Ну что ж ты молчишь? Кузьма, я в колодец брошусь! Клянусь, ты меня знаешь!
– Настя заплакала, уже не скрываясь.
– Прямо сейчас пойду и…

и… под пролётку кинусь! Пожалеешь тогда…

– Не надо под пролётку!
– завопил Кузьма.
– Я скажу!

Через пять минут Настя опрометью вылетела из дома Макарьевны. Перебежала двор, хлопнула калиткой, вихрем пронеслась по Живодёрке, и вскоре её голос звенел уже на Садовой:

– Извозчик! Извозчик!

– Куда это она подхватилась?
– озадаченно спросила выглянувшая через плечо Кузьмы Макарьевна.

– Куда-а… - Кузьма прислонился к дверному косяку, ожесточённо почесал обеими руками голову.
– К нему, как бог свят. К Илюхе. Вот дела, а мне и в башку никогда не забредало…

– Да что тебе туда вовсе забредало, дурень?
– сердито спросила Макарьевна.
– Скажи лучше - жив Илья-то?

– Жив пока.
– Кузьма тяжело вздохнул.
– Ох, и сделает из меня Трофимыч антрекот бараний… И прав будет. Ну, не могу я на ейные слёзы спокойно глядеть, душа не терпит!

Макарьевна вздохнула, перекрестилась. Подобревшим голосом сказала:

– Иди уж в дом, антрекот. Накормлю чем-нибудь. И в кого ты без башки уродился?

*****