Досье на Шерлока Холмса

Как только началось расследование и было совершено второе убийство – на этот раз Джозефа Стэнджерсона, – Холмс оставил свои повадки примадонны и энергично взялся за решение загадки. При этом он применял методы научного анализа и дедукции с таким поразительным эффектом, что от скептицизма Уотсона не осталось и следа. Доктор был настолько впечатлен профессиональным искусством Холмса, что, когда дело было завершено, а убийца Дреббера и Стэнджерсона арестован и признался в преступлениях, Уотсон решил, что заслуги Холмса в качестве детектива-консультанта должны стать известными публике. Особенно раззадорила его статья в вечерней газете «Эхо», где вся честь раскрытия преступления приписывалась двум инспекторам Скотленд-Ярда – Лестрейду и Грегсону. Все произошло в точности так, как предсказывал Холмс.

Чувство справедливости и привычка к честной игре, а также восхищение побудили Уотсона заявить, что если Холмс не опубликует отчет об этом деле, это сделает он сам. Это было решение, принятое под влиянием порыва, и Уотсон ни разу не пожалел о нем за все годы, когда выступал летописцем многочисленных подвигов Холмса.

В этой роли он получил много упреков от исследователей шерлокианы. Однако следует помнить, что Уотсон не прошел профессиональную выучку в качестве секретаря или стенографистки. Правда, будучи студентом в Бартсе и Нетли, он привык записывать лекции и, следовательно, умел фиксировать наиболее важные факты. Он надеялся, что когда дело дойдет до того, чтобы изложить записанное более связно и подробно, память его не подведет.

Несмотря на его известную небрежность по отношению к датам и прочим фактам и цифрам, в целом он был одарен хорошей памятью. Лучше всего он запоминал разговоры и детали окружающей обстановки, а также людей, с которыми сталкивался, – особенно женщин. В его рассказах полно ярких описаний интерьеров и пейзажей – как лондонских, так и сельских. Вот, например, картина Дартмура осенью: «…лучи заходящего солнца превращали бегущие ручейки в золотые ленты, горели на поднятой плугом земле и густой чаще кустарника».

Столь же талантливо он описывает таких разных людей, как мисс Вайолет Хантер с ее «смышленым, живым» личиком, пестрым от веснушек, «как яичко ржанки», и Чарльза Огастеса Милвертона с его «большой умной головой» и «застывшей улыбкой» [31] .

Холмс также метко схвачен им в разных настроениях. Вот он, например, сидит, скрестив ноги, на груде подушек, со своей старой вересковой трубкой во рту, когда при тусклом свете лампы размышляет над загадкой исчезновения Невилла Сент-Клера в «Человеке с рассеченной губой». Или разбивает гипсовый бюст Наполеона своим охотничьим хлыстом и «с победным криком» извлекает из-под осколков черную жемчужину Борджиа в «Шести Наполеонах».

31

В «Москательщике на покое» сам Уотсон признает, что у него отличная память на лица.

Так же живо записывает Уотсон разговоры, тонко чувствуя разницу между выговором кокни мистера Шермана, чучельника с Пинчин-лейн, шотландским акцентом инспектора Мак-Дональда и напыщенной речью лорда Сент-Саймона.

Уотсон также обладает большим талантом рассказчика. Его повествование никогда не теряет напряженности, оно с огромной энергией движется вперед – особенно там, где важно подчеркнуть действие. Возьмем, к примеру, отрывок из «Знака четырех», где короткими фразами, стаккато, переданы скорость и волнение ночного преследования на Темзе полицейским ботом парового катера «Аврора»: «Мы проносились мимо барж, пароходов, торговых парусников, обгоняя их слева и справа. Из темноты доносились громкие голоса, а „Аврора“ все уходила вперед, и мы висели у нее на хвосте».

Он также использует другие приемы рассказчика, чтобы сделать действие напряженным или передать информацию: цитаты из газетных статей, прямую речь – либо краткий диалог, либо пространный монолог, в котором клиенты Холмса рассказывают о своих проблемах или сам Холмс излагает свои теории. Иногда Уотсон использует роль рассказчика, чтобы напрямую обратиться к читателю, либо для усиления таинственности и напряжения выражает свои мысли и чувства в такой открытой и обезоруживающей манере, что читатель легко отождествляет себя с ним.

Его методы записи материала разъясняются в «Этюде в багровых тонах». По-видимому, такую же систему он применял и в дальнейших расследованиях. Он вел дневник, а еще читал статьи о ходе дела в газетах, используя их в качестве дополнительного источника информации. Затем он вырезал эти заметки и наклеивал в альбом – вероятно, переняв эту привычку у Холмса. Кроме того, Уотсон имел доступ к записям инспектора Лестрейда о признании убийцы – не в изначальной стенографической форме, а в виде пространных отчетов, которые Лестрейд должен был представлять своему начальству в Скотленд-Ярде.

Помимо этих рукописных и отпечатанных записей, Уотсон ежедневно общался с Холмсом, обсуждал с ним расследования и в случае необходимости мог почерпнуть дополнительный материал.

При расследовании дела об убийстве Дреббера и Стэнджерсона ему также было дано разрешение на длительную беседу с Джефферсоном Хоупом. Позже Уотсон обработал эти записи, и они превратились в пять ретроспективных глав, из которых почти целиком состоит вторая часть «Этюда в багровых тонах».

Недостатком Уотсона как автора является пренебрежение некоторыми фактами, особенно датами, относительно которых он порой досадно неточен. Он явно принадлежал к типу людей (среди его представителей есть не только мужчины), неспособных запоминать даты – даже дни рождения своих жен и детей или дату собственной свадьбы.

Однако в защиту Уотсона следует сказать, что его не особенно интересовал хронологический аспект карьеры Холмса. Он не был историком и даже биографом в общепринятом смысле этого слова, хотя и претендовал на оба звания в рассказе «Постоянный пациент». Уотсон был летописцем событий, в которых сам участвовал, поэтому его точка зрения субъективна. К тому же ему было гораздо важнее, чтобы читатели оценили профессиональное мастерство Холмса, опасность и увлекательность сложных дел, которые он расследовал, нежели записывать точные даты этих событий.

Собственные литературные вкусы Уотсона, несомненно, повлияли на его стиль. Он наслаждался хорошо закрученным сюжетом, что видно из его любви к американскому писателю Уильяму Кларку Расселу, писавшему о морских приключениях. Его восхищение детективными рассказами Эдгара Аллана По и Эмиля Габорио (хотя Холмс и выказывал презрение к вымышленным ими сыщикам) побудило Уотсона сосредоточиться на волнениях и тайнах, связанных с расследованиями Холмса. Характерно, что, написав четыре повести и пятьдесят шесть рассказов, Уотсон поставил слово «Приключение» в начале заглавия сорока шести из них (почти четыре пятых) [32] .

32

Названия большинства рассказов в оригинале начинаются со слов «The Adventure of…». – Примеч. ред.

Следует добавить в его оправдание, что Уотсон работал на основе кратких записей, иногда спустя месяцы и даже годы после того, как они были торопливо набросаны. Он вполне мог неверно разобрать собственный почерк и принять небрежно написанную цифру «7» за «9», а «3» за «8».

Другие ошибки, особенно в датах, могли возникнуть по вине машинистки, которая печатала его рукописи (если таковая существовала), или наборщика. Кроме того, могли быть еще и ошибки печатника, не исправленные в корректуре. Наконец, ошибиться мог сам Уотсон или корректор издательства – или оба. Я знаю по собственному опыту, как часто это бывает. В одной из моих книг есть описание персонажа, который сидит, широко расставив «доги» – вместо «ноги».