Дожить до завтра

— Ой, дядь Вань! Поздравляю!

— Так они мне вчера офицерский клуб из квартиры устроили! Все обмывали. Ну ты проходи. Сразу — за стол! — широким жестом указал дядя Ваня на царственное изобилие хрусталя, фарфора, напитков и закусок.

Меня провели помыть руки, подали полотенце, усадили за стол и пододвинули самое вкусное. Мне только и оставалось, что утвердительно кивать на каждое: «Обязательно попробуй!», «Ну что ты к человеку пристал! Пусть вот это попробует!» и завидовать. В этой семье всегда царила любовь.

— Иван Турсунбекович! — подняла я поздравительный тост. — Дядя Ваня, за вас! Такого, как вы есть. Это ваше главное звание. — Я почувствовала, как губы сами расползаются в счастливой улыбке. — Ну и за вашу генеральшу! Семейного счастья!

Разговор быстро перешел в семейное, неторопливое русло.

— Ну как ты? — осадили меня вопросами Касымовы. — Так и работаешь в своем «Калининградском» прокурором?

— Нет, — печально улыбнулась я. — Не понадобилась.

— Жаль, — вздохнул дядя Ваня. — Ты девочка талантливая… Ну и времечко пошло!

— Работу хоть нашла? — наклонила голову Людмила Ивановна. — Где ты сейчас?

— В Комитете солдатских матерей, юрисконсультом, — улыбнулась я. Привыкнув к хроническому состоянию «полуправды», когда ты просто не имеешь права даже чуть-чуть приоткрыть свой настоящий статус, я гораздо больше переживала за то, как генерал Касымов воспримет мою «официальную» работу.

Дядя Ваня крякнул и перевел разговор на другую тему.

Ивана Турсунбековича быстро развезло — сказались предварительно выпитые литры, и он ударился в воспоминания. Даже Людмила Ивановна, бегающая между кухней и комнатой, уже не могла его остановить. Он полез за семейным альбомом, и я, поймав на себе сочувственный взгляд Людмилы Ивановны, приготовилась очередной раз услышать историю дружбы наших семей. Почти все старые фотографии, вклеенные в толстенный альбом Касымовых, были и у нас, и лишь начиная со второй половины альбома стали встречаться мне неизвестные.

— А это кто? — почтительно тыкала я пальчиком в разных персонажей с майорскими и подполковничьими погонами, чтобы выслушать бурю восхищенных эпитетов: у дяди Вани практически все люди были хорошими.

Я никогда так не могла. Я понимаю, что все это зависит от собственного восприятия человека: для кого-то все — плохие, кто-то, напротив, умеет различать «полутона», а для дяди Вани не существовало неисправимых бездельников и разгильдяев. И, как будто чувствуя это, даже разгильдяи в его присутствии становились другими, лучше, что ли…

— Дядь Ваня, — спросила я, уже собираясь помаленьку завершать «просмотр», — а это кто?

На этот раз его реакция была совершенно неожиданной.

— Тварь! — громко и внятно сказал дядя Ваня. — Если бы я знал, что он так с твоим отцом поступит, лично бы застрелил!

— А как он поступил? — оторопела я. — И кто он?

— Ваня, — предупреждающе вымолвила застывшая в дверях Людмила Ивановна. — Не надо.

— Пусть девочка знает! — твердо сказал Касымов. — Она уже большая.

Людмила Ивановна медленно опустилась на стул.

— Как он поступил, дядя Ваня? — повторила я. — Как?!

Касымов налил себе рюмку и залпом выпил.

— Это полковник Сечкин. Теперь — генерал Сечкин.

Меня кинуло в жар. На какой-то момент я вообще «выпала» из реальности и снова очутилась там, на загаженном голубиным пометом полу МТС, рядом с трупом Секи и полумертвыми от усталости и постоянной близости к смерти ребятами.

— Когда Сережу направили в Карабах, — вывел меня из состояния ступора Касымов, — он первым делом изучил оперативную обстановку. На КГБ он полностью рассчитывать не мог — у них уже начался раскол… чуяли крысы… Он сразу понял, чем пахнет: полк брошен, как есть, — щиты да каски. И все — в чистом поле! В палатках! Он подал рапорт: спецсредства, подкрепление, боеприпасы, технику — все надо.

— А при чем здесь Сечкин?

— К Сечкину рапорт попал, а он его — под сукно! Не дам технику — и все! Демократия, мол, гласность; мне международные скандалы ни к чему, справляйтесь, как есть. Так и не дал! А что пацаны с этими щитами могут? Выстроиться в шеренгу и «раз-два-бей»?! Так это только первых три-четыре раза сработало… а потом — все: бутылки с горючкой пошли, как в Корее… А в полку ничего нет! «Они» как поняли, что им все можно… тогда и этот налет на часть был. Мне потом рассказывали…

— Ваня! — резко оборвала мужа Людмила Ивановна.

Иван Турсунбекович остановился. Подумал и завершил:

— Я потом узнал: все эти ссылки на демократию ни хрена не значили — просто Сечкин Чуприна из «округа» подсидеть хотел. Ну и подсидел. Чужими смертями.

— Ну и зачем ты все это? — тихо спросила Людмила Ивановна. — Зачем? Что теперь исправишь? — И заплакала.

Меня уложили в гостиной на диване. Людмила Ивановна и Иван Турсунбекович еще долго что-то обсуждали на кухне, а я лежала и пыталась понять, что со мной происходит. Все зло, вся бесовщина, все, что убило моих родителей, все, чего я боялась, все, что так ненавидела, сплелось в один клубок. И этот клубок был — Сечкин!

В конце концов Людмила Ивановна дала мне таблетку димедрола, и я провалилась в небытие.

Я поднялась вместе со всеми, в пять тридцать; мой отец тоже — даже в отпуске — просыпался именно в это время, только в отпуске ему не надо было проверять, как идет зарядка и чисто ли на территории. Людмила Ивановна приготовила завтрак, и мы сели есть.

— Что будешь делать? — поинтересовался Иван Турсунбекович, и я прочитала в его словах двойной смысл.

— Завершу дела и поеду в Тарасов, — ответила я без всякого двойного смысла — я именно так и собиралась поступить.

В 08.00 я выяснила, как можно записаться на прием к Сечкину, и к 10.30 знала, не только какое управление он возглавляет, но и где ставит машину. Но пройти в гараж не представлялось возможным. Я понимала, что могу провести наружное наблюдение, но чтобы делать это здесь, в Москве, об этом не могло быть и речи: квалификация столичных специалистов по безопасности была вполне сопоставима с моей, а техобеспечение — куда лучше.

Пришлось ждать вечера. Я бесцельно моталась по Москве, удивляясь тому, как сильно она изменилась. Та Москва, которую я знала, была добрее и уютнее, невзирая на свои размеры. Эта оказалась прагматична и жуликовата. Время беспощадно, шаг за шагом, отнимало у меня все, что я знала и любила.

Я честно рассказала Грому, о чем узнала от Касымова и то, что я наводила справки о Сечкине. Он молча выслушал меня и обнял за плечи.

— Держись от него подальше, Юля, — тихо сказал он. — Я тебя прекрасно понимаю, но пока он тебе не по зубам.

— Суров, — отстранилась я, — он ведь так и будет убивать чужими руками…

— Пока — да, — кивнул Гром. — Ты об этом не знаешь, но с полгода назад его чуть не взяли. Был такой следователь одного из управлений ФСБ — Фомин. Он собрал абсолютно исчерпывающий материал, отследил каждый шаг Сечкина… — Гром замолчал.