Древнее сказание
Шрифт:
По мере того, как бочки опоражнивались, увеличивался говор и шум; старики начали рассказы об умершем: как он среди войны и труда провел свои молодые годы, как он любил своих, как все его любили, как он гостя считал неприкосновенным, святым. А между тем чарки с медом переходили из рук в руки, жажда мести увеличивалась с каждой минутой.
Женщины сидели в стороне и тоже пели тихим голосом.
Поминающие оставались на поляне целую ночь, весь следующий день и следующую ночь; тризна кончилась только на третий день. Молодежь бросала мечи и копья, бегала и скакала верхом, стараясь обогнать друг друга,
Доман пробыл до самого конца; когда сыновья Виша оставляли поляну, он пошел с ними, провожая их до дому.
На пути он остановил их.
— Послушай, Людек, — обратился он к старшему, — не знаю, следует ли теперь говорить об одном важном деле, или нет… но мне необходимо вынуть из сердца, что я в нем ношу, и показать вам. Сядем здесь и поговорим.
Они сели под дубом; Доман пожал руки обоим братьям и сказал:
— Я всегда хочу быть с вами; я желаю быть вашим братом, будьте же и вы мне братьями.
— Согласен! — ответил Людек, наследовавший от отца его спокойный и твердый характер и мужество; он говорил редко и мало, но раз решившись на что-нибудь, сдерживал свое слово, хотя бы пришлось поплатиться кровью.
— Что же вы думаете теперь делать? Смерть отца необходимо отомстить; иначе нельзя. Смерда убил его… но Смерда не главный виновник, он действовал так не по своей воле. Что же вы думаете делать?
— Ты давеча хорошо сказал, — ответил Людек за себя и за брата, подумав немного, — понесем на вече окровавленное платье и отцову рубаху, покажем их старшинам и скажем: за вас и ваше дело Виш положил свою голову, за вече; пусть же вече приказывает, как отомстить за смерть нашего отца…
Он посмотрел в глаза Доману.
— Да, — отвечал Доман, — пусть старшины постановят, как поступить в этом деле, а если не хватит вам рук, чтобы достойно смыть нанесенную обиду, мои руки всегда готовы вам помочь.
Глаза Домана горели, видно было, что не на этом он хотел остановиться; он поднял глаза, но сейчас же снова опустил их.
— Я хочу быть вашим братом… братом вашим, — добавил он.
— Мы твои братья! — в один голос отвечали оба сына Виша и пожали руку Домана.
— Не выбрал я времени просить старого Виша, — сказал Доман, — так вам скажу… Я хочу взять вашу сестру.
Наступила минута тягостного для всех молчания. По тогдашнему обычаю сестры выходили замуж по старшинству. Не спрашивая Домана, оба брата догадались, что он думал о Диве. Людек опустил голову.
— Брат Доман, — проговорил он с трудом, — Дива не хочет идти замуж. Это не новость. Она уже давно пожертвовала собою богам. Она не для детей, не для прялки, не за горшками смотреть ей… Священный огонь, священный ключ, песни и ворожба — вот чем будет заниматься Дива. В жены она тебе не годится. Отдал бы я ее тебе охотно, но как же мне идти против ее воли?
Последовало молчание; Доман, опустив голову на грудь, нетерпеливо рвал руками свою бороду.
— О, — сказал он, — разве это редко случается, что пока она в девках, в голове ее зарождаются разные думы,
а возьмет ее кто-нибудь в жены, она все забудет. Дива пришлась мне по душе; мне нравится в ней и краса ее, и характер. У меня всего вдоволь, сделаю ее княгиней, разве птичьего молока только не будет у нее…Людек отрицательно махнул головой.
— Чем же я могу помочь? — сказал он. — С богами и духами спорить я не в силах. Младшую сестру, если захочешь, могу отдать тебе. Она не хуже Дивы, тоже красавица. Хотя бы она и не рада была, возьмешь ее.
Он посмотрел на Домана. Доман сорвал зеленый лист, приложил его к губам и, глядя куда-то вдаль, молчал; когда лист упал с его губ, он сказал:
— Если бы ты приказал девке, она должна бы тебя послушаться; ты теперь хозяин, что прикажешь, то и должно вершиться. Да, каждая девка думает, что будет служить богам и духам; но разве следует слушать их?
— Я не властен приказать Диве, — сказал Людек.
Лицо Домана налилось кровью, глаза горели, и он тяжело дышал.
— Э! — крикнул он. — Вот каково твое братское чувство! Диву не хочешь отдать потому, что от другого кого-нибудь ждешь большего выкупа.
— Доман, брат… Я не хочу никакого выкупа. Я правду истинную говорю.
— Хочешь, чтобы я стал вам братом, чтобы и я с вами поклялся мстить Хвостку, так отдай мне сестру, — повторил Доман.
— Младшую отдам…
— Я старшую хочу, или ни одной.
— Не могу! — спокойно, но твердо отвечал Людек.
Доман привстал, сорвал зеленый лист и, по привычке, приложил его к губам. Постояв немного, он отошел в сторону.
— Отец твой наверное отдал бы мне ее! — вскричал он гневно.
— Никогда…
— Хочешь иметь меня на своей стороне, отдашь Диву, иначе… Людек вздрогнул; Доман начал уже выводить его из терпения.
— Так и не надо! — крикнул он.
— Значит, ты хочешь видеть во мне не брата, а врага? — сказал Доман.
— Подкупить тебя я не могу, значит, принужден буду обойтись без тебя, — отвечал Людек равнодушно.
Доман задрожал от злости.
— Эй, Людек, брат! Не хорошо ты делаешь, говорю тебе. Ради девки ты не хочешь утешить отца в могиле вражескою кровью. Эй, эй!..
— Я уже сказал, — отвечал Людек, — не могу…
— Тебе теперь друзья нужны, а ты сам делаешь недругов! — злобно смеясь, говорил Доман. — У тебя ума, как я вижу, нет.
Они посмотрели друг другу в глаза. Людек, стараясь не дать воли вспыхнувшему в нем гневу, еще раз заметил:
— Не могу!
Доман собирался уйти.
— Не хотите по доброму согласию отдать, — крикнул он, — так я ее не сегодня-завтра — возьму силою.
— А мы силою же будем защищать ее!..
— А, посмотрим!
— И мы посмотрим!
При последних словах они отошли друг от друга, презрительно глядя один на другого. Они не пожали руки друг другу. Младший брат стоял за Людеком, который заменял ему теперь отца.
Доман надвинул шапку на глаза и ушел от них. Его лошади стояли недалеко от поляны и могил. Через некоторое время раздался лошадиный топот вдали. Доман уехал.
Людек все еще стоял на том же месте в надежде, что Доман вернется. Услышав топот, и он двинулся в путь. В лесу раздавались звуки ломающихся ветвей и лай собак. Доман с каждой минутой все более удалялся от них.