Древнее сказание

Какую-то высохшую траву Яруха подала девушке.

— Сделай из этого порошок и дай ему в чем-нибудь его выпить, а как станет пить, то смотри ему прямо в глаза, да не смей моргать! Раз сморгнешь — все пропадет…

Добившись желаемого, Миля скрылась… Едва успела она вбежать в хату и бросить наскоро измельченную траву в чарку, предназначавшуюся для гостя, как Мирш и Доман вошли в светлицу.

Отец велел подать ужин — Миля немедленно исполнила его приказание. Доман не говорил ни слова; он сидел у стола, подперев голову рукой… Хозяин налил меду в одну из чарок…

Миля думала про себя: "Пускай отец сердится! Хотя бы и ударил, так что же?…" Она подбежала к столу, взяла в руки другую чарку, налила в нее меду и поднесла Доману, смотря ему прямо в глаза. Доман принял из ее рук чарку и начал пить… Миля, не моргнув, уставилась на него, не обращая внимания на знаки отца.

Доман залпом выпил мед.

Миля покраснела, как вишня, и выбежала из светлицы.

— Теперь уж он мой, вполне мой! — кричала она и едва не забила в ладоши. — Яруха все знает!..

В этот вечер старый Мирш не был расположен к болтовне… Оба — хозяин и гость — молчали…

Вечером разразилась страшная буря, дождь полил как из ведра, гром грохотал без умолку, молнии одна за другой падали в озеро. Доман отправился отдыхать в сарай. До полуночи бушевали стихии, а люди, несмотря на грозу, спали крепчайшим сном.

У небольшого окошечка хаты кто-то остановился; кто-то другой открыл изнутри ставню… Двое этих людей тихо беседовали, но сильный ветер не пропускал ни единого слова за пределы окошка и ставни… Долго шептались беседовавшие, почти до самого утра; а кто знает, о чем они совещались и на чем порешили?…

Под конец уже проговорил голос в окошке:

— Сватов нужно прислать, отца просить, иначе я не пойду из дому, не оставлю отца одного!

На следующий день после бури дороги стали скользкими, всюду виднелись громадные лужи, ручьи стремились потоками в озеро… По небу беспорядочными клочками низко мчались серые тучи… На дворе, что называется, парило, хотя солнца и не было видно… Все предвещало дождь.

— Отец Мирш! — обратился Доман к старику. — Я сегодня домой не поеду… Дороги скользки, лошади падают.

— А жди хоть до самой зимы, — отвечал старик, — мороз уж наверное высушит…

Доман остался у Мирша. Он сел над водою и думал, как ему быть и что делать? Миля внимательно следила за ним глазами. Мирш сидел под вербою и ворчал что-то под нос. Только вечером решился Доман подойти к нему.

— Старик-отец, — сказал Доман, — если сватов моих не прогонишь горохом, я к тебе их пришлю…

— А сколько жен у тебя? — спросил Мирш.

— Ни одной.

Мирш посмотрел на него.

— Дочь моя достойна быть женою жупана… В жены отдам, иначе не спрашивай! Присылай сватов по старому обычаю.

Доман поклонился Миршу.

— Еду теперь домой, сватов пришлю, — быть по твоему, хозяин. Доману вдруг как-то легче на душе стало, хотя временами ему

и думалось: "Эй, старый Визун, будет ли это лекарство иль яд? Беру не ту, о которой мечтаю, сваты не там, где сердце!"

Старый Мирш указал рукой по направлению леса. Вечерело. Над лесом разгорались зарева — одно, другое… десять со всех сторон. Доман, заметив зарева, крикнул:

— Огни! На войну сзывают людей! Люди его, столпившись, кричали:

— Война! Война!

Начали суетиться, а Доман тихонько пробрался во двор и постучал в маленькое оконце.

— Красавица, дорогая! Прощай, голубка! Огни на горах зажгли; я должен идти воевать. Когда вернусь, сватов пришлю. Я уж просил отца — ты будешь моею!

Смех или плач был ответом на эти слова — может, и то, и другое.

— О, сокол мой ясный! Возвращайся скорее цел и невредим! Здесь я буду сидеть, на небо буду глядеть и плакать, пока не вернешься, пока не увижу сватов.

— В дорогу! — крикнул Доман своим людям. — Прощай, хозяин, благодарим тебя; не время отдыхать, когда горят огни. Прощайте все!

Они уехали. Долго еще издали доносился лошадиный топот; Мирш смотрел на небо, на зарево. Миля плакала, обтирая фартуком слезы. Сквозь них, однако, светила улыбка, а сердце так крепко, крепко билось.

— Он вернется! Сваты приедут! Он будет моим, он должен моим быть!

XXI

На башне стояла княгиня, зорко следя за всем происходившим в окрестности… Это было в тот самый вечер, когда огни зажглись на холмах. Солнце уже село, оставив на небе красное зарево. Леса и долины уснули.

Князь находился тут же: рассеянно смотрел он на часовых, стоящих на насыпи, на город, расположившийся у подошвы башни, на смердов, обучающих княжескую дружину, на озеро, отражавшее зарево. Кругом было тихо…

Рядом с княжеской четой виднелись два молодых парня, почти одинакового роста; достаточно было на них взглянуть, чтобы убедиться, что это пришельцы из чужой страны. Тончайшего сукна одежда, тяжелые кожаные сапоги, длинные мечи — все обличало иноземное происхождение. Они были очень молоды, но молодость странным огнем горела у них в глазах: свирепыми, дикими казались они. Сейчас же заметно было воинов, но воинов хищных, исключительно алчущих добычи.

Прибыли они сюда ранним утром, как раз в то время, когда княжеские слуги закладывали ворота бревнами и камнями. Сперва не хотели их и впускать. Но когда старший смерд вышел к ним и начал внимательно всматриваться в нежданных гостей, то вдруг просиял от радости. Он поспешно повел их в светлицу. Князь, как всегда, лежал на скамье; всю ночь напролет, ни на минуту, не мог он заснуть. Все виденное и слышанное им у Пяста тревожило его не на шутку. Князь нехотя приподнялся, что-то ворча себе под нос; парни упали к ногам отца; тот испугался, всплеснул руками…

— Кто вас послал сюда?… В такой час!.. — воскликнул он.

Они не успели еще ответить, как дверь широко распахнулась, и в светлицу вбежала княгиня… Она плакала от избытка чувств.

— Дети, дети мои! Зачем вы сюда прибыли?…

Сыновья в недоумении переглянулись.

— Скучно стало нам жить без вас, — проговорил наконец старший. — Дед отпустил нас, мы сели на лошадей и, не останавливаясь ни днем, ни ночью, по дебрям, лугам и окольным дорогам добрались сюда, чтобы пасть к вашим ногам…