Древнее сказание

— Змеиный род! — кричал Хвостек.

— Бешеные собаки! — было ответом Мышка.

— Ядовитые змеи!

— Подлые гадины!

— Стерво и падаль!

Такими словами обменивались друг с другом противники.

— Бумир! — крикнул, наконец, Хвостек осипшим от злобы голосом. — Отправляйся домой, призови своих. Не дай нам погибнуть! Смотри, доберутся и до тебя!..

Бумир поворотил лошадь. Мышко не спускал с него глаз.

— Воля твоя, моего ли, Хвостова ль совета послушаться, делай, как знаешь. Скажем тебе лишь одно и в этом даем священную клятву.

Мышко, взяв в руку горсть земли, поднял ее вверх.

— Даю тебе клятву, Бумир, что если ты или твой род вздумаете защищать Хвоста, если хоть один из ваших поднимет руку на нас, мы ни единой живой души не оставим… Помните же об этом!

Бумир и товарищи его молчаливые еще раз взглянули на башню, откуда доносились невнятные голоса и крики; затем поворотили коней и уехали. Мышки спокойно смотрели им вслед.

Если бы кто-нибудь вошел тогда внутрь башни, глазам его представилось бы ужасное зрелище, а всего был второй день осады!

В самом низу, давя друг друга, теснились слуги, молодые парни и рабы, которых держали здесь для защиты. Теснота была страшная, места мало, воздух спертый; челядь и слуги боялись исхода несчастной для них войны и жаловались на свою судьбу, говоря, что гораздо лучше бы сделали, если бы сразу отдались врагам, так как все равно здесь придется погибнуть. Смерды с палками стояли над ними, приказывая смирно сидеть, но слуги не слушались; недовольство росло с каждым мгновением. Из колодца поминутно таскали воду; ее не успевали в достаточном количестве доставать, столько было томимых жаждою в этом хаосе. Немного выше находились стрелки, готовясь к защите. Здесь прохаживались князь и Брунгильда. В углу лежали медвежьи шкуры, служившие им вместо ложа. Еще выше помещались женщины, а на самом верху — часовые. Стоны и плач раздавались повсюду. Два парня умерли от ран, полученных ими во время осады, одна больная женщина — от испуга. С этими тремя трупами не знали, что делать. Волей-неволей пришлось выбросить их из башни, и эти тела, обесчещенные, брошенные на волю судьбы, как бы служили предзнаменованием того, что должно было вскоре произойти на столбе. Такая же судьба ожидала и прочих.

Хвост, не переводя дух, проклинал всех и все. Брунгильда долго лежала, не говоря ни слова. Супруги не обменялись ни словом; по всему было видно, что постигшее их несчастье они взаимно приписывали друг другу… Хвостек всю вину относил к жене, она же к нему.

И князь, и княгиня все еще верили в возможность защиты; они надеялись на сыновей, которые должны были вернуться с саксонцами. Брунгильда, мало чего ожидавшая со стороны ругавшегося Хвоста, позвала Муху и с ним отправилась осмотреть запасы. Хлеба было достаточно, но, кроме двух старых камней, у них ничего не было, чем бы можно было приготовлять муку. Печь была тоже, но о печении хлеба нельзя было и думать, так как дров было мало. Пришлось растирать зерно, делать из него крупу, которую, размочив водою, и употреблять в пищу. Но как прожить таким образом целые месяцы?!

В общей суматохе, когда все бросились к столбу, немногие успели кое-что захватить с собою. Колодезь, из которого черпали воду, был уже давно запущен, так что первые ведра пришлось выливать вон. Томимые жаждою пили потом и эту воду, но находили в ней больше грязи и крови, нежели воды.

Эта вооруженная толпа полуголодных и полупьяных людей, сидящих в нижнем этаже, которую Брунгильда внимательно разглядывала, опускаясь по лестнице, показалась ей грозной и опасной. Княгиня спросила Муху, возможно ли удержать их в повиновении. Муха, задумавшись, промолчал. Те, которые вчера еще трепетали перед князем, теперь открыто ворчали, давая волю накипевшей горечи, долго переносимой безропотно. Брунгильда видела теперь лишь одних недовольных, вполне равнодушных к участи господ своих слуг, едва на данное приказание поднимающих голову. Некоторые шептались как-то таинственно, осматриваясь по сторонам.

Все в один голос громко требовали питья и пищи; палочные удары смердов с большим трудом, да и то ненадолго, водворяли порядок.

Брунгильда отвела в сторону Муху и, указав ему на людей, сказала:

— Ртов слишком много, а рук слишком мало! Что делать?

Они долго шептались. Хвостек не знал, куда и деваться: то к одному окну подойдет, потом переходит к другому, не будучи в состоянии равнодушно смотреть на Мышков, спокойно цедивших пиво из бочек и раздававших его своим людям. То Хвостек уляжется на постель, но тотчас же встанет и снова подходит к окну, скрежеща зубами. При встрече с женою он отворачивался.

Брунгильда искала совета у Мухи; в свою очередь, князь, прискучив молчанием, призвал любимца-слугу и шепотом с ним совещался.

Начинало уже смеркаться, когда Муха спустился вниз, чтобы выбрать, кого послать наверх сторожить. Действовал он при этом вполне произвольно. Впрочем, те, которые оставались внизу, не сетовали на него; у них, по крайней мере, была гнилая солома, и им можно было на ней растянуться. Едва предназначенные в стражу успели подняться наверх, как явились две служанки Брунгильды и принесли ужин оставшимся внизу. Это была какая-то крупа пополам с водою; но голодным и она показалась вкусной: в одно мгновение в мисках ничего не осталось. Княгиня смотрела в щель, как они ели, затем с непонятной тревогой стала следить за тем, как они полегли. Сон наступил мгновенно, захватив каждого на том месте, где тот сидел. Заснули все удивительно крепким, необыкновенным сном, между тем по движениям некоторых казалось, словно они все силы употребляют, чтобы проснуться, но тщетно. Прошел час, другой… люди все спали, лежали не двигаясь. Гробовое молчание царило кругом.

Муха с зажженною лучиной спустился вниз, обошел спавших по очереди, дотронулся рукой до каждого лица, прислушался, не слышно ли у кого дыхания, сосчитал всех и вернулся наверх.

Это были лишние рты, от которых Брунгильда сумела избавиться. Позвали несколько человек с вышки и велели им выбросить вон тела несчастных из башни. Приглашенные, как видно, привыкшие к подобного рода работе, не только не отказались исполнить приказание, но даже не выказали малейшего удивления. Они сняли одежду с бывших своих товарищей, осмотрели их бледно-синие лица и принялись за работу.

Мышки со своими сидели у костра, издали поглядывая на столб, когда первые тела покойников, выброшенные из окна, пали на землю. Несколько любопытных подошло было к башне. Смельчакам на головы посыпался град камней, одного из приближавшихся прижал к земле падающий труп. Точно спелые плоды, посыпались мертвецы со всех сторон. Осаждающие с изумлением смотрели на это зрелище.

— Избавились от лишних ртов, — догадались они наконец, — из этого видно, что в башне намерены защищаться, дожидаясь помощи.

Всю ночь с одной стороны горели костры, с другой — менялись часовые на башне. Одни спали, другие стояли на часах. Иногда, но это случалось редко, стрела или камень, пущенные с площадки столба, ударялись в спящего кмета или зарывались в землю, попав же в костер, разбрасывали уголья.

Вороны, каркая, вились вокруг башни, не будучи в состоянии попасть в свои гнезда. К утру, казалось, заснули все, но Мышки расставили таким образом людей вокруг башни, что из нее никто не сумел бы выйти, не будучи сейчас же замеченным.

На башне не видно было никаких признаков жизни, кроме стоявших на верхней площадке часовых. Более ловкие кметы старались попасть в них стрелою, часовые прятались на время за стены и снова все принимало прежний вид. Каждый раз, когда Хвостек входил на башню, его встречали криком и бранью.

Однажды, около полудня, из башенного окна раздался голос, призывающий подойти к столбу. Кметы думали, что осажденные намерены сдаться. Мышко-Кровавая Шея хотел было уже начать переговоры, но младший брат его, которого прозвали Журавлем за крайне длинные ноги, подбежал к столбу раньше Кровавой Шеи и поднял голову вверх. Из окна раздался дикий хохот, и одновременно с ним громадный камень свалился на голову бедному парню, размозжив ему голову. Журавль, не крикнув, упал, как сноп.