Другой Петербург
Шрифт:
Женщины устали грести и решили поменяться. При перемещении лодка перевернулась, все оказались в воде, стали хвататься за лодку, а она опять перевернулась и уплыла. Услышали возглас Сапунова: «А я ведь плавать не умею!» Остальные, кое-как держась на воде, дождались, пока на крики не подплыл одинокий рыбак-финн и погрузил их на свое суденышко. Сапунова тогда не нашли. Через несколько дней тело тридцатидвухлетнего художника прибило к кронштадтскому берегу, там художника и похоронили.
Остался портрет Кузмина, не дописанный Сапуновым. Вообще его любили рисовать: и Сомов, и Судейкин, и Головин, и Анненков. Внешность его привлекала художников. Удивительны были глаза Кузмина: огромные, неподвижные, полуприкрытые тяжелыми веками — в них усматривали нечто ассиро-вавилонское, тем более, что был он смуглолиц, смолисто курчав. Правда, к тому времени, как начали его рисовать и писать маслом,
Подобно тому, как медальный профиль Блока ассоциируется для нас со временем символизма, «Снежных масок» и «Кубков метелей», сомнамбулический взор Кузмина прозревает хрустальные дали акмеизма и прекрасной ясности, со всеми гумилевыми, мандельштамами, ходасевичами, адамовичами, выпорхнувшими из кузминских «Сетей».
Упомянутых поэтов мы берем только в смысле их творчества. Кто-то был, а кто-то не был. Лишнего мы брать не будем. Но и своего не отдадим. И без того достаточно. Перелистайте хоть первые сборники («Сети» и «Осенние озера») — сколько посвящений! Павлу Маслову; Сергею Судейкину; Сергею Ауслендеру (ну, это племянник, ничего серьезного); Виктору Наумову; Николаю Феофилактову («московский Бердсли», очень подозрителен); Всеволоду Князеву; актеру Николаю Кузнецову, правоведу Сергею Ионину, офицеру Сергею Миллеру, поэту Гансу фон Гюнтеру… И какие стихи! «Заграждены его черты забралом, лишь светел блеск в стальных орбитах глаз, да рот цветет просветом густо-алым, как полоса зари в ненастный час». И все за три-четыре года. Была в Кузмине эдакая ненасытность — но и благодарность, чем, собственно, он пленяет.
Глава 4
Галерная улица
(продолжение)
Два великих князя Николая Николаевича. — Дружба В. А. Вонлярлярского с В. П. Бегичевым. — Раны князя А. С. Меншикова. — Семейная жизнь графа М. С. Воронцова. — Н. Н. Новосильцев, «сатир и бахус». — Эпизод из романа Л. Н. Толстого «Воскресение». — Детство и юность С. П. Дягилева. — Зарождение «Мира искусства». — Коля Скалон и Гриша Калин. — Гениальность С. П. Дягилева. — Замужества М. К. Тенишевой. — Легенда об основании Петербурга. — Рождение «Русских сезонов» в Замятином переулке. — Фасад дома как лицо его жильца. — Родители Д. В. Философова. — В. Ф. Нувель и А. П. Нурок
Галерная улица… Запах смолистых досок, свежих стружек, мускулистые, загорелые, белозубые мастеровые, обнаженные до пояса. Шум, гомон, стук топора, визг пилы… Память места, восходящая к первым годам существования города, когда эта дорога соединяла две судостроительные верфи. Со временем улица и параллельная ей Английская набережная стали аристократическим заповедником: великокняжеские дворцы, особняки финансовых магнатов. Но память места жила, и Галерную предпочитали романтики, мечтавшие о дальних странствиях, экзотических и пряных ощущениях.
Начинаясь от арки Синода, Галерная пересекает площадь — ранее Благовещенскую, ныне «площадь Труда» — и заканчивается у прелестной усадьбы графа Алексея Григорьевича Бобринского, сына Екатерины Великой от Григория Орлова. В юности граф Бобринский много шалил; Павел держал его взаперти в Ревеле; впрочем, обычные шалости «натурала», в зрелые годы остепенившегося.
Известен подобными подвигами и хозяин Николаевского дворца, называющегося до сих пор, кажется, «Дворцом Труда» (колорит первых послеоктябрьских лет). Брат Александра II, великий князь Николай Николаевич женат был на своей кузине, урожденной принцессе Ольденбургской, но супруги разошлись довольно быстро. Александра Петровна была женщиной нервной, впала в религиозное ханжество и удалилась в Киев, поближе к святым угодникам. Николай Николаевич жил с балериной Числовой, и примечательно, что, впав под старость в полное слабоумие, он кидался с поцелуями на всех хорошеньких мужчин, имевших сходство с женщинами. Перестал он появляться на публике после того, как громогласно высказал намерение осчастливить разом весь кордебалет Мариинского театра. Так что здесь налицо абсолютная гетеро-сексуальность.
Сын его, Николай Николаевич «младший» (кстати, что мало известно, последний генералиссимус царского времени) известен с разных сторон. Одна для нас мало интересна: репутация интригана, подтолкнувшего императора Николая II к двум неосмотрительным поступкам (конституции 17 октября и отречению от престола). С другой же стороны, он был одним из выдающихся
пьяниц своего времени. Офицеры лейб-гусарского полка, шефом которого был великий князь, любили, как рассказывают, в апофеозе пирушки, раздевшись догола (вот так!), становиться на четвереньки и дружно выть, требуя, чтоб им подавали лохани, наполненные шампанским. И лакали поданное до последней капли.Склонностью к гомосексуальным утехам славились конногвардейцы и преображенцы (о чем будет еще повод рассказать), тогда как лейб-гусары считались убежденными натуралами. Преображенцы к тому же слыли за трезвенников — конечно, в сравнении с гусарами.
Напротив Николаевского дворца, на другой стороне Галерной, ближе к набережной — дом Вонлярлярского. Герой не нашего, по всей видимости, романа, но в своем роде весьма оригинален (словечко, как раз в его эпоху — 1840-е годы — бывшее на слуху). Василий Александрович Вонлярлярский — сверстник Лермонтова, вместе с ним учился в школе гвардейских подпрапорщиков. В училище они были особенно близки. В отличие от многих соучеников, имели неплохое образование. Михаил учился, как известно, в Московском университете, а Василий — в Благородном пансионе в Петербурге. Не задержавшись в военной службе, Вонлярлярский вышел в отставку, женился, с хорошим приданым, на дочери преуспевающего столичного медикуса, рано овдовел. Вложил огромные деньги в постройку этого шикарного дома, где устраивались костюмированные балы и званые обеды. Московский зодчий М. Д. Быховский составил проект здания, с кариатидами, будто перенесенными из афинского Акрополя.
Лет пятнадцать жизни богатого вдовца прошли в бесконечных приключениях, путешествиях и забавах. Среди его московских друзей называли известного жуира и волокиту Владимира Петровича Бегичева. Тот, правда, был значительно моложе (Вонлярлярскому было тридцать два, Бегичеву — восемнадцать; пропорция, кажется, подозрительная) — но вряд ли там было то, что ожидает читатель. Хотя как знать. Бегичев — тот самый, пасынком которого был Владимир Шиловский, приятель Чайковского, с резко выраженными общими вкусами. Как управляющий московскими театрами, Бегичев причастен к созданию балета «Лебединое озеро» — но либретто в этом шедевре не имеет решительно никакого значения, после всех переделок Петипа, Льва Иванова, Вагановой и Константина Сергеева. Этот балет походит на игрушку-трансформер, по принципу «сделай сам».
Вернувшись к Вонлярлярскому, заметим, что человеком он был болезненным, не дожил до сорока, и за три года до смерти вдруг занялся литературным трудом. Писал с такой продуктивностью, что успел за это время написать с полдюжины романов, справедливо уподобленный «русскому Дюма». В доме его в 1914 году разместился ресторан «Старый Донон», роскошный, но существовавший недолго. Устроителю его фатально не везло. То вели процесс с хозяевами настоящего «Донона», на Мойке; то деньги пропали, вложенные в акции какой-то липовой конторы; и, наконец, произошел пожар, и ресторан дотла выгорел. Раскованность ресторанных нравов, по-видимому, чему-то и способствует… но в Петербурге были более убедительные примеры.
В середине прошлого века на Галерной, 27 (дом неплохо сохранился, трехэтажный, с фронтончиком, какими-то завитушками на фасаде) была канцелярия управлявшего Морским министерством светлейшего князя Александра Сергеевича Меншикова. Фамилия известная: правнук любимца Петра Великого. В военной кампании 1812–1814 годов князь, которому было тогда около тридцати, определенный в свиту Государя, храбро сражался и дважды был ранен, все почему-то в «левый мослак».
Близким другом его был граф, а позднее светлейший князь Михаил Семенович Воронцов, тоже герой той кампании, сразившийся с Наполеоном под Краоном, когда, маневрируя и петляя, союзники продвигались к Парижу весной 1814 года. Этот выдающийся человек, безусловно, оболганный Пушкиным («полу-милорд, полу-купец») — в некотором роде жертва своей красавицы-жены, от деда своего, светлейшего князя Потемкина, унаследовавшей редкую похотливость. Пикантная толстушка Елизавета Ксаверьевна, рожденная Браницкая, на десять лет младшая мужа, одарила его богатым приданым и тремя детишками. Пушкин был с ней, кажется, в связи в начале 1824 года (это его «одесский период»).
Семейные неурядицы граф компенсировал исключительной по размаху государственной деятельностью. Один из первых он задумывался над механизмом крестьянской реформы, освобождения крепостных. Не за это ли и был отослан с глаз подальше — генерал-губернатором Новороссии (как назывались южные территории России: Одесса, Крым, Херсон). Воронцов полностью преобразил этот плодородный, но некогда дикий край. Велики его заслуги и в замирении Кавказа, наместником которого был светлейший в последние годы жизни.