Другой Петербург
Шрифт:
С этих «вечеров» началось восхождение к мировой славе Игоря Стравинского, о чем вспоминал он в автобиографической «Хронике моей жизни» (на самом деле написал ее за Стравинского именно Нувель — уже в эмиграции, когда и Петербурга-то не было).
Укажем, наконец, для симметрии, что не кто иной, как Вальтер Нувель в 1904 году ввел Михаила Кузмина в артистический круг: прежде, чем публика смогла прочесть стихи Кузмина, он пел и играл на «Вечерах современной музыки».
Глава 5
Старо-Калинкин мост.
Екатерингофский проспект
(Римского-Корсакова).
Никольский собор
Признание в любви к Коломне. — Виды с Калинкина моста. — М. И. Глинка в Благородном пансионе. — Гибель Лидочки Ивановой. — Дом,
Любовь не терпит вопросов «почему» и «за что». Вряд ли можно с уверенностью сказать, что пленяет нас в любимом человеке: губы, нос, изгиб ушной раковины, хрупкая шея с тонко вибрирующим кадыком. Однако все же где-то внутри себя приятнее одно, нежели другое: целовать, допустим, любимому мизинец на ноге, чем щекотать за ухом.
То же с Петербургом. Есть, разумеется, прекрасные места и на Петроградской, и на Васильевском. Уж на что бездарны районы новостроек, но и там какая-нибудь Сосновка с лесопарком или, с другой стороны, Сосновая поляна — вид на залив с кромки холма. Это все, конечно, так. Но место, где мы оказались: с Галерной на площадь и, кружа каналами вдоль «Новой Голландии», через Храповицкий мост к Аларчину, откуда видна уже каланча у Старо-Калинкина моста… выйти к Покрову, глянуть издали на синие глыбы куполов Троицко-Измайловского собора, короче, гулять по Коломне есть одно из сильнейших ощущений Петербурга.
Завещано, так сказать, Пушкиным: дом адмирала Клокачева на Фонтанке — первый послелицейский адрес; «Домик в Коломне»; «Медный всадник» (Евгений «живет в Коломне…»). Гоголь тонко чувствовал и понимал Коломну, не любя ее, но что такое ненависть, как не обратная сторона любви. Помните, в «Портрете»: «тут все непохоже на другие части Петербурга; тут не столица и не провинция; кажется, слышишь, переходя в коломенские улицы, как оставляют тебя всякие молодые желания и порывы»…
Коломна — это участок города между Мойкой, Пряжкой, Фонтанкой и Крюковым каналом — бывшая 4-я Адмиралтейская, или Коломенская часть, по дореволюционному административному делению Петербурга. Екатерининский канал делит Коломну на две части: Большая — с Воскресенской церковью на «Козьем болоте» (ныне, кажется, называемом «Кулибина» — от куликов, что ли, болотных) — и Малая — с церковью Покрова. Оба храма были разрушены.
Сходство с названием древнего русского города Коломны, в ста верстах от Москвы, не должно вводить в заблуждение. Еще первый историк Петербурга Андрей Богданов называл эту местность «Колоною», очевидно, от итальянского слова colonna («линия», «строй»), что соответствует регулярному плану местности с пересекающимися под прямыми углами широкими улицами. Не повторяя общеизвестных трюизмов насчет влияния итальянцев на петербургскую архитектуру (Растрелли-Кваренги), согласимся, что если в Петербурге можно найти какое-то сходство с Венецией, так именно здесь, в Коломне.
Сходство, скорее, умозрительное: общее, теснящее душу чувство, определение которого — тоска ли, томление, грусть — не будет вполне адекватным. Влажное дыхание морской стихии, незримой, присутствующей где-то за унылыми перспективами, замкнутыми на торцах глухими стенами. Сплошные линии фасадов, следующих изгибам каналов, с незначительными колебаниями в высоте разноэтажных зданий и сдержанной пестроте штукатуренных стен, создают бесконечно вибрирующую, трепетную картину, которая — в иных пропорциях и красках — околдовывает на узеньких улицах Венеции, пересекаемых бесчисленными каналами. Низенькие подворотни, тенистые проходные дворы, возможность затейливого перехода через двор, чью-то парадную в следующие двери, на соседний двор, насквозь, к каналу через улицу, таковы прогулки по Коломне.
Есть здесь одно место — там, где Екатерининский канал после всех своих бесконечных извивов выходит на финишную прямую, впадая в Фонтанку… Стрелка Малой Коломны, с домом-утюгом на углу Садовой… Тут, действительно, что-то неуловимое наводит на воспоминания о подлинном уголке
Венеции: рядом с железнодорожным вокзалом, где переброшен мост на Джудекку через Большой канал.Художники любили Коломну. Не только Репин, писавший своих «Запорожцев» в доме на площади, названной его именем. Это, собственно, скорее площадка с несколькими деревьями: «Плешивый садик», как называли его в старину. Любопытное название — не из народного ли восприятия подобных уголков места для встреч именуются «плешками»? Да и ныне здесь находят отдохновение коломенские алкаши и пэтэушники, проходящие практику на соседнем судостроительном заводе.
Замечателен старинный верстовой столб в виде гранитного обелиска на мраморном постаменте, с овалом солнечных часов: такой же видим мы на прелестной акварельке К. А. Сомова «Весна». Отсюда начинался счет верстам до Петергофа. За Фонтанкой в XVIII веке считалось уже предместье, деревня Калинкина, потому и мост, с романтичными каменными башнями и декоративными цепями, назвали Калинкиным. Годы его строительства обозначены на больших медных досках, с курьезными сокращениями: «Н», т. е. «начат» в 1786, и «О» — окончен в 1788.
В настоящее время здесь два Калинкиных моста: «старый» и «малый» (последний в устье канала Грибоедова), но как бы их ни именовать, мост с башнями через Фонтанку — самый, что ни на есть, подлинный Калинкин мост. Глянув с него в сторону взморья, видишь вырисовывающиеся на фоне высокого неба портальные краны, корпуса строящихся кораблей и старинные эллинги Адмиралтейского завода. На левом берегу низенькие, в строгом классическом стиле домики, из которых один особенно заметен декорирующей подворотню аркой с красивым замковым камнем. Место в своем роде любопытное. В петровские времена существовала здесь прядильня «для непотребного и неистового женского пола», а поскольку пол этот немало способствовал распространению дурных болезней, то в 1781 году открыли первую в столице Калинкинскую венерическую больницу (лечат в ней и поныне).
Вверх по Фонтанке — вид на Троицкий собор, безусловно, напоминавший художникам, проходившим академическую практику в Риме, подобную перспективу на Св. Петра, с Тибра, если идти от пьяца дель Пополо. Диковат параллелепипед «Советской» гостиницы, но его как-то не очень заметно. Ближе к мосту видны живописные строения с фигурными наличниками, смутно напоминающими боярский терем (Фонтанка, д. 154). Архитектор Ю. Ю. Бенуа так перестроил в начале века ампирный особнячок, в котором в 1860 году разместилась Крестовоздвиженская община сестер милосердия. Основана она была в Крымскую войну: сто двадцать сестер под руководством Н. И. Пирогова оказывали помощь раненым в Севастополе (когда распоряжался там князь Александр Сергеевич Меншиков).
Еще ближе, в начале Старо-Петергофского, простые по архитектуре, но монументальные здания николаевского ампира принадлежат Морскому Адмиралтейскому госпиталю Петра Великого. Учрежденный Царем-преобразователем на Выборгской стороне, сюда госпиталь перебрался в 1836 году; часто можно видеть в окнах юных морячков в больничных пижамах, тоскующих без курева…
Для читателей этой книги интересно было бы вспомнить, что у Калинкина моста, напротив Морского госпиталя, в начале прошлого века разместился Благородный (т. е. для дворянских детей) пансион Главного педагогического института, с 1819 года преобразованного в университет. Как раз в пору преобразований учился в пансионе Михаил Глинка, привезенный в Петербург тринадцатилетним мальчиком. Поселили Мишу в особой комнатке в мезонине, где с ним жили еще три мальчика и гувернер, Вильгельм Карлович Кюхельбекер (только за год до того кончивший Лицей вместе с Пушкиным). Пансион был побольше Лицея, число воспитанников доходило до ста, но учили так же хорошо. Опытные преподаватели, насыщенная программа. За четыре года Глинку выучили зоологии, географии, математике, астрономии, латинскому, греческому, немецкому, французскому и английскому языкам. Он еще по собственной охоте овладел персидским. Упражнялся, несомненно, и в музыке. Рояль стоял для него в том же мезонине. Без упоминания о Глинке в этой книге все равно не обойтись, так что заметим, на всякий случай, и это место. Здание Благородного пансиона не сохранилось, но уцелел соседний каменный флигель (Фонтанка, д. 164), где была богадельня для воспитанников петербургского Сиротского дома, «неспособных к занятиям по причине телесных недугов», построенный в 1823 году.