Дунайские ночи

На поверхности Дуная, почти у самой кромки берега, заросшего ивняком, показалось черное пятно.

Ныряльщик вышел на берег, держа в руках металлическую сигару, величиной с доброго сома, с якорьком на тросе.

— Держи! — глухо, из-под маски проговорил подводник.

Сысой Уваров нерешительно поднял руки и сейчас же опустил их.

— Держи, не бойся! Пока безопасная. Взрывные головки в рюкзаке.

Тяжелая мина легла на мягкие дрожащие руки «Белуги».

— Неси домой! Спрячь, а я тем временем вторую достану.

Осторожно, птичьими шажками двинулся Уваров к дому, держа на вытянутых руках увесистый, мышиного цвета снаряд.

Отнес. Спрятал. Вернулся.

Ныряльщик вылез из воды. Положил вторую мину на траву, снял маску, глубоко вздохнул.

— Вот и все дела! Тащи, Сысой! И рюкзак прихвати.

Уваров сделал еще один рейс.

Вернувшись, он увидел Ивана без резинового комбинезона. На нем был толстый теплый свитер, штаны в обтяжку, белые шерстяные носки. Резиновая шкура, баллончик с кислородом, маска и башмаки со свинцовой подошвой валялись на траве.

— Ну, друг, теперь веди в свою избушку.

Прихватив снаряжение, отправились в дом.

Спертый, сырой дух подземелья ударил в лицо Дуная Ивановича, когда он открыл дверь хижины бакенщика.

Два скособоченных оконца, закрытые дерюгами. Нары с охапкой сена. Потолок в многолетней копоти. На ржавой проволоке висит керосиновая, с ржавым жестяным кругом лампа. Пол земляной, в выбоинах и буграх. На столе, кое-как сколоченном из досок, недоеденная рыба, вареный картофель, буханка покупного хлеба. В утробе русской печи синеют угарные угольки.

Дунай Иванович покачал головой.

— Ну и ну!.. Тут, брат, и человеком не пахнет. Логово! И как ты здесь только существуешь, ума не приложу!

— Существую. — Уваров выкрутил фитиль лампы, загремел печной заслонкой. — Доволен, слава Христу. Не жалуюсь. Не выпрашиваю лучшей жизни.

— Детей нет?

— Холостяк.

— Почему не женишься?

— Двадцать пять лет не ищу невесты. — Уваров пошевелил толстой отвисшей губой. Улыбку изобразил. — На том свете женюсь.

— Ты это серьезно?

— Куда уж серьезнее!..

— Принципиальный женоненавистник?

— Чего?

— Жен, говорю, ненавидишь.

— Без жены легко жить, если с Христом обвенчан.

— Ну, знаешь!.. Я вот с малолетства обвенчан с ним, а все-таки…

Сказал и сразу пожалел. Опасная болтовня.

— А кто тебя венчал? — спросил Сысой Уваров и глаза его стали узкими-узкими.

Дунай Иванович понял, что случайно прикоснулся к чему-то тайному, сектантскому.

Кто венчал?…

Что сказать? Мгновенно вспомнил, что было известно ему о сектантах Дуная, Карпат и Закарпатья. Все они законспирированы, организованы в «пятерки». Одна не знает другую. Каждая выполняет волю главного проповедника, а проповедник, правая рука Христа, — личность почти мифическая. Живет он вдали от своих служителей — где-то в Канаде или в США. Через тайных послов влияет и на русских сектантов, и на польских, и на румынских, и на болгарских. Приказания его выполняются беспрекословно.

Дунай Иванович спокойно выдержал взгляд Уварова, сказал:

— Кто венчал, спрашиваешь?… Тот, кого избрал Христос. Тот, кто бывает всюду и нигде.

— Ишь ты!.. — бакенщик довольно улыбнулся.

Черепанов понял, что опасность миновала. По-видимому, он произнес подходящие слова. Вот, оказывается, в чем дело. Хитри, увиливай, недоговаривай, намекай, нагромождай великие премудрости, прячься за них — и ты завоюешь доверие самого недоверчивого «трясоголова» или «молчуна».

Черепанов сел за стол.

— Сысой, ты не очень гостеприимен! Где же твое угощение? Выкладывай!

Хозяин усмехнулся в прозрачную растрепанную бороду.

— Тише едешь, дальше будешь! Мы всю жизнь тихо едем. — Он сдвинул ногой доску в стене, достал — из неглубокого погребца бутылку водки, черную икру в стеклянной банке, малосольные огурцы в кувшине. — Угощайся, Иван… не знаю, как тебя по батюшке.

Черепанов взял бутылку, посмотрел сквозь нее на огонь лампы.

— Березовый сок, а не горькая. Хороша Маша, да не наша. Нельзя мне пить. Такая работа. А может, и тебе не положено?

— Положено! Мы сроду пьющие: дед пил, отец пил, и я пью с малолетства.

— Знаю! — Дунай Иванович засмеялся. — Вот так тихий ездок. Да разве она, русская водочка, позволяет человеку тихо жить?

— Позволяет! Она у меня выдрессированная. Наливай!

Действительно, выпил один за другим два стакана и не опьянел, не переменился: такой же тяжеловесный, рассудительный, осторожный и тихий.

Дунай Иванович поужинал, поднялся, вышел из-за стола, потянулся, зевнул, завистливо-тоскливо посмотрел на охапку сена, брошенную на дощатые нары.

— Хочу спать. Покараулишь?

— Постой!.. Мы не поговорили о самом главном деле… о плавнях.

— Утром поговорим.

— Я б хотел нынче.

— Хорошо, пожалуйста… Утром сообщи в Явор: прибыл, мол, благополучно, на днях выезжает к вам.

Уваров нетерпеливо отмахнулся.

— Это я сам знаю. Дальше… Как насчет плавней?

— Это потом. Завтра ночью я должен пробраться к дунайскому бензопроводу. Ты будешь помогать.

— Я?… Не взрывник же я, не ныряльщик.

— Ни взрывать, ни нырять тебе не придется.

— А как же?

— А вот так… — Черепанов достал из рюкзака портативное, для работы под водой, электроаккумуляторное сверло. — Нырну на дно Дуная в самом тихом месте, просверлю в бензопроводе отверстие, вставлю в него дуло вот этого баллона-пистолета, выстрелю, аккуратно зачеканю дырку… Этот баллончик-пистолет наполнен особой жидкостью. Ее достаточно для того, чтобы нейтрализовать тысячи и тысячи тонн авиационного бензина. Действует не сразу, в заданный срок. Если завтра впрысну эту жидкость в бензопровод, то реакция в хранилищах будет закончена в октябре. Самолет, заправленный таким бензином, дальше земли не улетит…

— Все ясно! — сказал Сысой. — Чем и как тебе помогать?

— Завтра на вечерней заре садись в лодку, бери меня и сети, плыви на дальние протоки. Оттуда до бензопровода рукой подать. Пока ты будешь рыбачить, я справлюсь со своим делом.

— Рискованно… Как я тебя спрячу? Не лодка у меня, а скорлупа.

— На буксире у тебя пойду. Под водой. В случае встречи твоей лодки с пограничным катером, незаметно исчезну, как рыба.

— А нельзя тебе самостоятельно действовать?

— Далеко до места работы. Против течения всю ночь проплывешь, измучаешься. Свежие силы надо сохранить.