Души. Сказ 2

Мэри смотрит на нас, а я смотрю на Мэри. И Мэри смотрит на меня так, как не должна вовсе. Корзина с бельём поднимается и покидает нашу компанию. Гелиос дочитывает главу и, вспомнив о каком-то недописанном письме, уходит в кабинет. Кладезь знаний намеренно остаётся со мной один на один: книжонка взбирается на руки; распахиваю и примеряюсь к буквам. Все существующие ныне книги (или сохранённые доныне, выражаться можно по-разному) написаны на старом наречии. Культура и язык наши – якобы современные – ещё не доползли до этапа грамоты книжной. Так объяснялся супруг.

Но я не могу читать. Не умею.

Изредка встречаются знакомые слоги (обученные Ману или Яном), но ничего в миры (которыми некогда хвастался Гелиос, рассказывая о прочитанных историях) не складывается. Наверное, я могу просить обучить меня.

Хотя несколько позже прошу внимания для другого. Гелиос отстраняется от работы и, со своим привычно великодушным взглядом, приглашает сесть на диван, но я – отдалённо от рабочего стола – объявляю: одной из слуг здесь не место.

– Ты только устроилась в доме, а уже меняешь его многовековые порядки, – причитает мужчина.

– Я говорю о конкретном человеке. Мэри. Она не предана нам.

Гелиос ухмыляется (о нет, муж, говорю я не от женской ревности!) и просит объяснений.

– Я вижу взгляд неприятия и неуважения, а не уважать себя не позволю.

– Продолжай… – тянет голос.

– Она не смотрит на меня как на свою госпожу.

– Не хочу обидеть, – подступает Гелиос (то правда: он не желал укола или напоминания), – …но откуда тебе, Луна, не из знатной семьи, знать, как слуга должен смотреть на своего хозяина? Тебе неизвестен этот взгляд!

– Но известен взгляд обиженной женщины, что может принести немало бед. И я увидела его.

Гелиос благодарит за сказанное и вновь склоняется над документами. Я решаю, слова проскальзывают мимо, а потому поспешно покидаю кабинет и до следующего утра не объявляюсь. За завтраком пересчитываю колесящих через двор и гостиную слуг. Не хватает двух. Патрика и Мэри.

– Слово моей супруги есть моё слово, – подытоживает Гелиос и отпивает травяного чая. – Да и супруга показала и доказала сполна: все помыслы чисты, ибо направлены на порядок в доме, а это для хорошего мужа – первостепенно.

И я – с лёгкой улыбкой – надкусываю вафлю.

– Какие планы на день? – вопрошает мужчина.

– Доставать тебя, – спокойно отвечаю я.

– Вот так совпадение. А у меня первым пунктом на сегодня – терпеть твои речевые атаки.

– Так уж и терпеть? – цепляюсь.

– Женщины! – и вздох опоясывает кухню. – Добавишь чая?

– За «пожалуйста».

– А за «немедленно»?

– За «немедленно» он окажется у тебя на коленях.

– А можно на коленях окажется что-нибудь другое?

Притупляю взор и иду за чайником. То было слишком. Мгновение спустя Гелиос извиняется – он не хотел обидеть. Я знаю. Не обидел. Просто отчего-то тело сразу щетинилось. Покончив с завтраком, мужчина отходит к зеркалу в холле и – по новой обретённой привычке – зачёсывает волосы назад. То бесполезно – ветер, гуляющий по саду – столкнёт их, сомнёт и наведёт бардак.

– Тебе не кажется, что ты похож на пальму? – удивляюсь я и – с остановкой в секунду для немого разрешения коснуться – взбиваю отросшие волосы.

– У меня есть жена, – говорит Гелиос, – пускай же она за этим и следит.

– Жена следит за собой, – парирую я.

– То женщина.

Ловлю лукавый взгляд и с вызовом бросаю:

– Договоришься – подстригу сама.

– Уже договорился, не находишь?

И в следующий миг он сидит возле раковины, запрокинув голову, а я стаскиваю с края столешницы ножницы и, подступив, отмеряю длину волоса. В воображении это казалось проще. Проходит сколько-то секунд, за ними ещё и ещё, и вот мужчина не без смятения вопрошает:

– Всё хорошо?

Признание:

– Боюсь.

– Испортить порченное? Я старик, Луна, и могу ходить со странной причёской. Никто не обратит внимания. Делай, что пожелаешь.

Воля эта обыкновенна, однако для меня значительна. Убираю чёлку и виски, преуменьшаю затылочный чуб и оценочно оглядываю исполненное. Заверяю, что теперь можно убирать волосы назад – они послушны. В отличие от жены. Гелиос в согласии хмыкает, хотя – кажется – слова эти не слышит вовсе; он только смотрит; обыкновенно смотрит и молчит. А вскоре предлагает убрать отросшую щетину.

– Вот до чего довела тебя семейная жизнь, – возмущаюсь я и выискиваю в ящике над раковиной, среди разнообразных флаконов и бутылей, мыльце. – До этого всё сам, всё вовремя, всё по красоте… – вздыхаю. – Теперь же оброс ленью и ходишь при жене с кустом на голове и щёткой на лице.

– А ты стала краше, – добавляет Гелиос. И даже не пытается шутить в ответ. – Одна моя знакомая говорила: «Счастливая семейная жизнь ласкает женщин красотой и добавляет им ухода, мужчинам же позволяет расслабиться и вернуться к животному началу.

– Странные у тебя знакомые.

Закусываю губу.

– То правда, с каждым днём ты всё краше, – вторит мужчина, а я в этот момент взбиваю мыло и тонким слоем растираю пену по щетине. – Однажды проснусь, а ты меня вовсе ослепишь.

Поднимаю бритву и – медленно – подвожу её к горлу. Мужчина задирает голову и велит приступать. Обнажённая шея сверкает. Сверкает и лезвие. Что говорил Хозяин Монастыря? Что уважал бы меня, если бы я прирезала пришедшего божка и доказала непокорность монастырским порядкам? Он – а ведь интересно – до сих пор ждёт от меня этого? Бритва пляшет меж дрожащими пальцами. В одном движении заключался иной порядок вещей.

– Держи себя в руках, – спокойно говорит Гелиос.

– Я боюсь, – признаюсь в очередной раз.

Гелиос смеётся и заключает, что главное правило бритья заключается в том, чтобы вести лезвием вдоль, а не поперёк. Возмущаюсь и ругаюсь, прошу не шевелиться, не пугать и тем более не разговаривать. Но вместо того мужчина хлопает по коленям и предлагает сесть.

– Что ты сказал?

– Будет удобно.

– Не сомневаюсь.

– Попробуй.

– Отстань.

Препираюсь взглядом. Лицо у него доброе. Как я могла размышлять…?