Души. Сказ 2

– Как говорить?

– Не так откровенно, Луна, – объясняет ласковый мужской голос. – Намёками, подсказками, игрой.

– Я смотрю, – говорю следом, – головы, не обременённые умственной нагрузкой, и тела, не занятые физическим трудом, становятся примитивны и сложности ищут в элементарном. Игры им захотелось, как же. Плачут по ним пашня и кнут.

– Разреши заметить: я только что влюбился вновь. Кровь у тебя горяча.

Улыбаюсь и подступаю, запускаю руки в карманы его пиджака и подбородком отдавливаю рисунок солнца, сокрытый под белой рубахой. Мне нравится ощущать нас единым целым, нравится быть с ним вместе – от и до, телом к телу, сантиметром к сантиметру. Целует макушку и роняет что-то на старом наречии. Требую объяснений, но получаю ещё больше непонятных слов. Гелиос поправляет складочку ткани на моём плече и делится:

– Боюсь оставлять тебя здесь, а приятелям своим, думается, наскучил, не успев даже подойти. Что будем делать?

– Отведёшь меня в спальню?

Выпаливаю то быстро и без умысла, а потому рвусь с объяснениями, что имела в виду иное.

– Лучше тебя самой знаю, что ты имеешь в виду, – передразнивает Гелиос и, обняв за талию, ведёт к прислуге. – А вообще авантюра интересная.

– О, издеваешься!

– Очевидно.

– Я просто вспомнила, как ты рассказывал, что здесь есть спальни для гостей.

– Не буду уточнять другое название этого этажа.

– Есть другое?

Мужчина договаривается о комнате и мгновение спустя ведёт по лестнице.

– Ну и стыд! – стрекочет одна из женщин за столиком неподалёку. – Какая грубость: отказываться от значительного выбора и не предоставлять выбора иным.

– Дурной тон.

– Ты слышал? – смеюсь я, одолев лестницу и насчитав сорок ступеней. – Они ведь шутят?

Гелиос скалится – даже не улыбается.

– Ответ тебя поразит. Он же не понравится.

– То есть они не шутят?

Ловит меня за подбородок и заставляет посмотреть на себя:

– Они пропитались глупостью, Луна, а высмеянные традиции приняли за истину, всего-то. Ничего из происходящего здесь нельзя принимать за чистую монету. Это шоу, это фальшь, это розыгрыш. Это игра в тех, кем никто никогда не являлся. Это шествие богов-атеистов. Всё это – злая шутка и высмеивание самих себя. А те девушки и жёны…они поверили, прости их. Не ругай за незнание, не обвиняй в глупости – у них не было выбора.

– Так сказать проще всего, – вступаю в спор и отхожу.

– Касательно?

Ключ заходит в замочную скважину и проворачивается.

– Касательно отсутствия выбора. Его могло не быть и у меня.

– У тебя, Луна, характер. Делай выводы, обладают ли им иные или они просто удобные.

– Получается, я неудобная?

– Получается, – соглашается Гелиос, открывает дверь и рвётся разрядить обстановку. – Могу сказать, в какой позе ты будешь удобной.

– Грубиян! – восклицаю я и ударяю – игриво – в мужскую грудь.

– Не удержался, – смеётся он. – Заходи.

Ступаю в спальню и спешу избавиться от туфель; вязну в ворсе ковра и ловлю отражение в позолоченном зеркале. Танцующая от движений юбка ласкает преследующие брюки. Ожидаю объятия и очередные остроты, но вместо того получаю насупившийся взгляд и назидательные речи.

– А если серьёзно, Луна…будь неудобной. Будь сильной. Так тяжелее, но правильней – нутром. Будь неудобной.

Берёт за руки и просит прислушаться:

– Просто запомни. Ты – приоритет, не вариант.

– Зачем ты всё это говоришь? – спрашиваю я у расстроенных глаз. – Не желаю разлучаться ни на секунду, если в голову твою забредает непричастность ко мне.

– В жизни случается всякое, солнце.

– Не желаю!

Противлюсь и вырываюсь, отступаю и заглядываю в отражение, словно бы ткани и блеск кожи беспокоят меня больше нашего притяжения. Гелиос уходит зажечь светильники, ударяет распахнутую балконную дверь, запрокидывает шторы и проверяет бокалы у изголовья кровати. Каждое его движение – отточенное, меткое, ловкое. Каждый шаг – обдуманный, спланированный. Что скрывалось в седой голове? Какие нити прошлого заставляли предостерегать и опасаться, выплёвывать одинаковые движения и шаги и вместе с тем хмуриться? Гелиос хорошо ориентировался в этой комнате. Ловлю себя на (ревностной?) мысли и предположении, с кем он и как часто мог являться сюда.

Однако же безразлично поправляю волосы, принимаю расслабленный вид и с былым задором вышагиваю к двуспальной кровати.

– Поберегись! Жена идёт спать.

– Не сомневаюсь, – мягко улыбается Гелиос. – Инструкция, Луна. Я закрою за собой на ключ, ты – погаси свет. Никому не открывай и в полемику не вступай даже через двери. Одобряешь?

– Здесь вообще безопасно?

Однако же соглашаюсь. Падаю на кровать и руками подкидываю подол платья: ткань летит вместе со мной, шёлк вырисовывает по контуру белоснежные крылья. Гелиос, избавляясь от ненавистного пропотевшего пиджака, делится планами: организует несколько встреч и договорится о подписании некоторых бумаг. Формальность и скука. Смотрится – перед выходом – в зеркало и получает мой опечаленный взгляд.

Прошу не уходить:

– Мне будет скучно без тебя.

– Я вернусь, – заверяет мужчина.

– Знаю! И толку-то от этого знания? Останься.

Лёгким шагом возвращается и, уловив в момент подъёма с кровати, напирает весом и губами. Хватаю за плечи и почти укладываю подле, но Гелиос в шёпоте бросает: «Не придумывай. Я скоро» и улетучивается обратно. Как скупо! И ненасытно. Нельзя оставлять поцелуи незавершёнными.

Ключ в дверном замке прокручивается и спальню обволакивает тишина. Избавляю себя от платья, а комнату от света и, прижавшись к шторам, выглядываю в окно. Некто из гостей торопится покинуть резиденцию Бога Жизни, некто – напротив – ещё только бредёт по дорожке. Сквозь наплывший к глубокой ночи туман удаётся разглядеть частицу неприкрытого деревьями сада: там проносятся молодые и безрассудные. Что подначивало их рвение? В чём заключалась суть?

Всё здесь было красиво и уродливо в один миг. Выбеленные стены дома не показывали гуляющую по коридору истину, не являли гной и рассаду болезней (духовных, в первую очередь).

Я слышу смех. Заливистый хохот, что берёт своё начало от дверей спальни и уносится вглубь дома.

Я слышу выбравшихся из потного зала мужчин – представительных и дымящих, решающих дела и судьбы; они замирают около фонарных столбов и обмениваются репликами и сигарами. Едва колышась, сбоку дома вываливается менее представительное лицо – ползёт к ранее описываемым. Ему хотят помочь, но – видят – напрасно: бедолагу рвёт под ноги.

Я слышу звон бокалов. Залы, расположенные внизу, являют поток нескончаемых звуков. Дом гудит и люди вместе с ним. Или же наоборот?

Ловлю себя на мысли о Хозяине Монастыря. Он тоже присутствует на вечере? А Ману? милая Ману…Не хотела бы видеть первого, но хотела бы пригреть душу и грудь второй. Прошло несколько месяцев с момента нашего последнего объятия. И с момента последней выкуренной сигареты.

Подхожу к зеркалу и заплетаю косу. Черничную, плотную. Ничьё лицо, кроме собственного, в отражении меня не беспокоит. То радостно. Однако не могу не отметить отстранённость Гелиоса. Как его понимать? Некогда брал, однажды владел, а ныне – даже прикоснуться себе не позволял без моего взгляда-разрешения. Каждый его шаг был аккуратен. Каждое действие – опасливо. Или вымерено? Он опасался? Или просто ждал сигнала?