Души. Сказ 2

В комнате пахнет мускусом. Понимаю для каких целей.

Гелиос так ловко зашёл в спальню: знал расположение каждой вещи и детали, знал куда смотреть и что делать. Сколько раз он здесь бывал?

Не думай об этом, Луна.

Ревновать к прошлому равно уничтожать будущее. Хотя ревности, признаюсь, во мне не было – глупое любопытство и ненасытное желание узнать, отчего сейчас Бог Солнца оставил меня одну.

Подбираюсь к кровати и, взбив многочисленные декоративные подушки, заваливаюсь под одеяло. Холодная ткань ложится на горячую кожу. Более ни единый возглас и смешок не угнетает и не отвлекает; я засыпаю. Во сне играет музыка и звенят бокалы, льются напитки и слепят люстры. Я иду по залу, что лишь удлиняется и набивается людьми, но не могу найти Гелиоса. Знакомых лиц в толпе также нет. Розовая шевелюра проносится перед глазами и велит смотреть внимательней.

Будит меня, по обыкновению, солнца луч, что пробирается сквозь примыкающие друг к другу шторы. Мысленно здороваюсь со звездой и лениво поднимаюсь; от кресла напротив исходит едва слышимое сопение.

Ох…Стоило подумать об этом раньше.

Обматываюсь простынёй и рвусь к Гелиосу, что – даже не раздевшись – спит. На снятый ботинок он удосуживается открыть один глаз, на второй – второй. Без энтузиазма и желания воспрепятствовать вопрошает, чем же я занимаюсь.

– Раздеваю тебя, что ещё, – хмыкаю в ответ, и пуговицы вместе с тем отходят в сторону.

– Для каких целей? – протягивает Гелиос. – Хороших?

– Очень хороших. Хочу уложить тебя спать. На нормальную кровать.

Думает.

– Там спишь ты.

– Больше не сплю, Гелиос, – говорю и смеюсь. – Ты совсем сонным не соображаешь, да? Вставай и падай.

И он заваливается на кровать. Должно быть, пришёл совсем недавно, если не успел отдохнуть и набраться сил. Или выпил больше, чем ожидал от самого себя. Нахожу бессмысленным продолжать разговор со спящим, однако предупреждаю о намерениях и прошу не волноваться. Простынь падает под ноги, а я уношусь в ванную комнату, дабы смыть липкую ночь в душном пространстве. Платье с трудом налипает на мокрое тело: по груди и бёдрам вырисовываются отличительные цветом ореолы. Отжимаю волосы и покидаю комнату.

Гелиос велел сторониться ночных бесед и прогулок, но ничего не говорил об утренних. Дом молчит и люди отсутствуют. Все отдыхают от продолжительного ночного кутежа.

Плитка в холле нагрелась – плавит босые ноги. Солнце прижигает сквозь распахнутые окна и откинутые гардины. Тюль танцует по ветру. Прислуга на выходе спрашивает о завтраке и напитках, но я отказываюсь; отворяют дверь. В тот же миг встречаюсь с улыбающейся через дубовые затворы звездой. Она теплом пригревает влажные волосы.

Решаю прогуляться до видимого из спальни сада. Ближе к многочисленным зелёным гигантам, что завыванием и цветами приглашают к себе, замираю у каменного парапета, за которым брошена пара лавок. Закрытые глаза приглаживает тем же дуновением.

Размышляю, отчего Гелиос предпочёл соблюсти дистанцию (или попросту ждал разрешения?) и остался в кресле. Что его смутило? Нагота и возможность близости вряд ли могли называться причинами, ибо и то, и то – уже не было тайной. В голову мне приходят слова Яна о том, что Гелиос предпочитает юных и незнающих; неужели такая мелочь (или всё же устойчивый, неуклончивый принцип) могли сказаться на нас? И следом приходят слова того же Яна о том, что количество партнёров важно лишь знающему, что он первый, партнёру.

Вдруг чей-то голос здоровается со мной и желает доброго утра.

Открываю глаза и с подозрением оглядываюсь: подле становится человек. И не мужчина, и не женщина – грубовато интересной внешности; у него длинная, тянущаяся с макушки, выбеленная коса и острые скулы, широкие глаза и узкий нос. Одежды чёрные; мантия покрывает костюм с проглядывающим воротом шёлковой рубахи. Выглядит знакомо…

Приветствую в ответ и отворачиваюсь, вновь подставляя щёки солнцу.

– Люди спорят о том, кто вы, – говорит незнакомец. – Чьей семьи, чьего рода.

– Очевидно, Солнца, – отвечаю я. – Об этом говорит моё имя, а о чём говорят люди – меня мало интересует.

– Они спорят, с какими намерениями вы овладели сердцем дома Солнца.

– С личными, – думается посмеяться мне.

– Очень смело! – восклицает незнакомец. – Не находите?

– Правда нынче зовётся смелостью? О, думается мне, каждый думает в меру своего нутра, характера и воспитания. Моей личной целью являются чувства. И сердце дома Солнца обменено на сердце Луны.

Забавная игра слов долго мусолится на языке.

Незнакомец пытается напеть следом: истинно ли я и со своей ли инициативой стала женой отнюдь немолодого господина. А я рычу в ответ, что предпочту дела семейные оставлять внутри семьи, однако – если так угодно – прошу обратить внимание на количество этих самых жён у этого самого господина.

– Вы одна, – вдруг улыбается незнакомец.

– Это ли не даёт исчерпывающего ответа на все ваши многочисленные и неуместные вопросы?

– Вы напрасно называете их неуместными. Люди в обществе отдают должное сплетням и новостям: им нравится делиться и обсуждать.

– Поэтому я не бываю в обществе, – подхватываю. – Нахожу эти дела чуждыми.

– Или потому, что сами далеки от высшего света? – колит некто, однако в ответ ударяется о молчание (удерживаюсь), хотя сам умолчать не может. – Помню на вас дивное алое платье.

Впервой одариваю незнакомца продолжительным взглядом. Осуждающим продолжительным взглядом.

– Да, вы смотрели так же, – не унимается человек. – А потому никто не желал связываться с вами.

– Можете закрыть свой рот, – приветливо обращаюсь я.

– Даже на минимальной ставке.

– Закрыть рот – не предложение, – уточняю, – а прямой указ. Закройте рот, кто бы вы не были. Хоть сам Бог Жизни, хоть сама Жизнь, хоть сама Смерть. Закройте его и до позволения не открывайте.

Напираю на незнакомца одной лишь интонацией. Волчьи глаза режут его травянистое лицо.

– Вы – красивая девушка, – раскаивается человек.

– Факт того не позволяет вести беседы на избранную тему.

– Красота нынче – вес золота. Истинная красота, без фальши. Такая встречается в юных, не видавших жизни, глазах.

– Обвиняете в отсутствии опыта?

– Восторгаюсь чистому разуму. Видно, вашим воспитанием и обучением уже занялись, но это не заменит горького, испитого в одиночестве, бокала вина. Каждый из нас лакал рюмку-вторую. Бог Солнца, Хозяин Монастыря и Мамочка в том числе. Они таковы не от природы, а от вывернувших их наизнанку обстоятельств.

Незнакомец замолкает. Обращаю на него очередной колющий взор и велю продолжать:

– Договаривайте.

– Как я уже упомянул…вы красивая девушка с перспективой реализовать себя и выдать подороже, однако – вдруг! – так холодны. Я видел высокомерие по отношению ко всем выше званиями, должностями и по жизни ставшими. Вы – тогда, в алом платье – взирали на них лицом богини и того они не простили. Простил лишь старик, углядевший породу и стать и привыкший к только-только созревшим плодам. Однако до сей поры выправка ваша – не публичного дома.